Нет, неверно! Не перед каждым из нас, а передо мной вырисовывается это видение; а перед каждым из вас - другое: неизобразимое «дика, печальна, молчалива» и т. д. мы всетаки невольно изображаем для себя - столькими способами, сколько есть нас, читателей.

Но попробуем найти что-нибудь более вещественное для глаза в портрете Ольги, которой противопоставляется Татьяна. И тогда, может быть, по контрасту с младшей найдем нечто общее для всех нас в облике старшей сестры.

Обратимся к строфе XXIII, рисующей Ольгу:

Всегда скромна, всегда послушна,

Всегда как утро весела,

Как жизнь поэта простодушна,

Как поцелуй любви мила,

Г лаза как небо голубые,

Улыбка, локоны льняные,

Движенья, голос, легкий стан,

Все в Ольге... но любой роман

Возьмите и найдете, верно,

Ее портрет: он очень мил.

Я прежде сам его любил.

Но надоел он мне безмерно.

Позвольте мне, читатель мой,

Заняться старшею сестрой.

Действительно, здесь вещественно проявляется цвет глаз и волос Оленьки. Правда, проявляется не индивидуализированно, а как-то подчеркнуто символически: глаза - как небо голубые, локоны льняные - эпитеты почти постоянные, типа девица красная, море синее, поле чистое. Но все-таки мы немедленно представляем себе Таню темноглазой и темноволосой (ср. живописные иллюстрации или бесчисленных Татьян оперной сцены). Хотя прямого подтверждения это в романе не получает ⁸.

Но в остальном опять-таки нет ничего, поддающегося прямому- изображению. «Всегда скромна, всегда послушна» - так же неизобразимо, как «дика, печальна, молчалива»; все остальное - метафора. Весела, как утро; мила, как поцелуй любви; простодушна, как жизнь поэта - нет здесь ничего единичного. Все вместе легко собирается в общее понятие: «хорошенькая блондинка» (или даже красивая).

За всем тем существует определенное конкретное нечто, выраженное в подчеркнутых мною строках: отношение автора. Тот самый сигнал, о котором говорилось выше. Он выражен ярко и точно: как бы ни была мила Ольга (а она очень мила!), она обыкновенна до степени принятого, одобренного и закрепленного (в жизни и литературе) стандарта. В этом, собственно, идея всего образа Ольги.

И тут-то - в конце строфы - мы получаем весьма вещественное для портрета Татьяны:противоположное отношение к ней со стороны автора. Заметьте, такой сигнал мы получаем еще до того, как получили какие бы то ни было сведения о главной героине. Прервав рассказ об Ольге буквально на середине фразы, как бы в некотором даже нетерпении отослав нас для уточнения подробностей к «любому роману», Пушкин с едва скрываемым волнением переходит к другому предмету:

Позвольте мне, читатель мой,

Заняться старшею сестрой.

Уже самая серьезность интонации, резко контрастирующая с ироничностью предыдущих строф, где речь идет о Ленском и Ольге, переводит нас в иную сферу восприятия. Сюда еще добавляется форма обращения к читателю, аналогичная той, которая предшествовала представлению главного героя поэмы:

«С героем моего романа... позвольте познакомить вас». И у нас возникает предчувствие (вот она, магия авторского эмоционального сигнала), что сейчас явится героиня необыкновенная, нестандартная, какую в «любом романе» не встретишь.

И на самом деле, необычность наступает «сей же час», в звуке нового имени:

Ее сестра звалась Татьяной...

Впервые именем таким

Страницы нежные романа

Мы своевольно освятим...

(Строфа XXIV. Выделено мной. - Я. С.)

И т. д. и т. д., включая то, что мы уже цитировали, и до конца описания старшей сестры - все будет необычно, все - впервые.

Самое поразительное, что нам, читателям, для узнавания Татьяны ничего больше не нужно. И хотя наши зрительные представления о ней могут быть приблизительными и смутны- ми, идею образа героини наши индивидуальные портреты вполне выражают.

Почему же тогда возникает потребность уточнять портретные черты Татьяны, которую читатель и так любит и понимает?

По двум причинам.

Во-первых, изображая главную героиню тем же «сигнальным» способом, что и других героев, автор по поводу ее внешности дает «сигналов» во много раз больше, чем для всех остальных, вместе взятых (вспомним, что про внешность Онегина в течение всего романа дан лишь один отчетливый «сигнал»: «Мне нравились его черты»). Создается такое впечатление, что Пушкин все время на грани того, чтобы «открыть» лицо Татьяны, то есть перейти к методу описательного изображения - так она ему нравится, так хочется ему, чтобы другие разделили его восхищение. Однако сделать этот решительный шаг почему-то так и не решается. Важно понять почему.

Вторая причина - производная от первой. При всем обилии оценочных сигналов представляется неясным, красива Татьяна или нет. По каким-то причинам эта сторона портрета тщательно зашифровывается. Во всяком случае, по сравнению с портретами красавицы Ольги и красавца Ленского. Про Татьяну в этом смысле однозначного ответа нет. Между тем вопрос имеет, на мой взгляд, весьма существенное значение для всего характера героини.

С попытки ответить на второй, более легкий вопрос мы и начнем. (Замечу, что для артиста-чтеца существует третья причина для уточнения портрета - профессионально самая важная. Ибо совершенно так же, как писатель, если он не видит достаточно точно то, о чем пишет, то как бы он ни «сигналил», читатель все равно ничего не увидит, так точно и артист не сможет передать слушателю свое отношение к тому, чего он сам не видит, не знает досконально. В этом смысле писательская и чтецкая профессии сближаются. То, что один оперирует своими собственными словами, а другой - чужими, в данном случае не имеет принципиального значения.)

Казалось бы, достаточно определенное суждение о внешности Татьяны заключено в трех строках XXV строфы, подчеркнутых нами: «Ни красотой сестры своей, // Ни свежестью ее румяной // Не привлекла б она очей». Значит, Татьяна не очень хороша собою, но этот недостаток щедро восполняется ее душевной глубиной и красотой. Так, в очень содержательной статье, предваряющей школьное издание романа в стихах, профессор С. М. Бонди пишет: «...Пушкин... сразу сообщает нам, что Татьяна вовсе не красавица. Красавица в романе есть, это Ольга, невеста Ленского» (здесь идет ссылка на цитировавшуюся нами XXIII строфу. - Я. С.). И далее, касаясь VIII главы, С. М. Бонди напоминает пушкинские слова: «Никто б не мог ее прекрасной назвать...» - и развивает свою мысль: «И в то же время она, сидя за столом рядом с блестящей Ниной Воронскою, знаменитой петербургской красавицей, ничем не уступала ей, «беспечной прелестью мила». Очевидно, эта прелесть была не в ее внешней красоте, а в ее душевном благородстве, уме, простоте, богатстве душевного содержания»⁹. (Выделено мною. - Я. С.)

Если принять эту точку зрения, можно прийти к неожиданному выводу: все необычное в поведении юной героини, ее диковатость, печальность, молчаливость, отчужденность от семьи и сверстниц, - все это может читаться как следствие внешней непривлекательности: Татьяна, с детства знакомая с образцовыми красавицами сентиментальных романов, растущая рядом с красавицей сестрой, не могла бы не заметить свою собственную ущербность в этом отношении. А это, учитывая врожденную впечатлительность девочки, могло привести, выражаясь современным языком, к комплексу неполноценности, которым в свой черед можно объяснить странности ее поведения и характера.