"Что же в самом деле делать с действительностью?"

Отсутствие лечения, бытовая неустроенность, сверхсильное напряжение переживаний в чужой среде приводят к новому обострению. Будущее князя Мышкина остается неизвестным. Но этим не умаляется значение попытки князя Мышкина (alter ego — второе "я" Достоевского-эпилептика) осмыслить значение болезни в общей сумме религиозного опыта личности.

Князь Мышкин (он же и Достоевский) "не стоит за диалектическую часть своего вывода", но явно допускает, что переживания болезненного происхождения, непосредственно связанные с динамикой болезни, при определенных условиях могут стать источником положительного духовного опыта, имеющего большое значение для личности: "что же в том, что это болезнь?.. если самый результат оказывается в высшей степени гармонией… дает неслыханное чувство полноты… красоты и молитвы… высшего синтеза жизни… беспредельного счастья?.." Такой вывод предполагает моральную ответственность человека и за противоположные обусловленные болезнью состояния злобы, агрессии, жестокости и т. п., но об этом ниже.

Здесь, в порядке отступления, необходимо хотя бы коротко суммировать поучительное для врачевателей тела и души больных отношение Достоевского к болезни и борьбе с ней. Больной гений! Всю сознательную жизнь боровшийся с болезнью и преодолевший ее! Это находит отражение в дневниках Достоевского и его жены, в изданных ею воспоминаниях и письмах, и в творчестве. Гениальность, конечно, не болезнь. Но болезнь гения — является фактом большой художественной и духовной значимости, в особенности у Достоевского. Все его герои в их противоречивости и двойственности отражают его личный опыт, его "удивительную, прекрасную и жестокую судьбу" (Б. Бурцев).

Отличительная черта патологических характеров — выраженная полярность, противоречивость проявлений — отражается в его жизни и творчестве необычайно ярко.

Амплитуда колебаний — необычайная. Дисгармония — по видимости — сплошная. Периоды безудержного влечения к азартной игре в рулетку вплоть до зрелых лет, приступы дикого гнева, когда он, по его словам, "способен убить человека" и периоды горького раскаяния и самоуничижения.

Периоды творческого подъема, когда он за 26 дней пишет к сроку роман "Игрок", которые он сам сравнивает с увлечением рулеткой, и периоды упадка, наступающие после припадков, которые его "добивают окончательно, и после каждого он суток четверо становится беспамятным, не может сообразиться с рассудком".

Состояние высокого подъема, счастья, озарения, проникновения в "иные миры" и периоды, когда он (в особенности в утренние часы и в дни после припадков) становится, по свидетельству Белинского, уже в студенческие годы "в общении с людьми трудным до невозможности, с ним нельзя быть в нормальных отношениях, что весь мир завидует ему и преследует его". Или, по свидетельству его жены Анны Григорьевны, уже при первой встрече с ним в 1866 году он производит на нее "такое тяжелое, поистине удручающее впечатление, какого не производил ни один человек в мире"[4]. Сам он пишет о себе: "Я дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор (1854 г.), даже и до гробовой крышки", а к концу жизни, ссылаясь на Великого Инквизитора и главу о детях в "Братьях Карамазовых", говорит, что "нет и не было до него такой силы атеистических выражений: стало быть, не как мальчик я верую во Христа и Его исповедую, а через большое сомнение моя осанна прошла…"

Такую же полярность мы видим и в героях романов, которые ведут начало от Достоевского как человека: Раскольников и Порфирий Петрович в романе "Преступление и наказание", князь Мышкин и Рогожин в "Идиоте"; ясность, смирение и вера старца Зосимы и "бунт" Ивана Карамазова; ясность и чистота Алеши Карамазова и глубокое моральное уродство ("инфернатильность") Федора Карамазова и Смердякова; безудержная власть влечений и аффектов у Дмитрия, сменяющаяся глубоким покаянием, жаждой избавления путем страдания и т. д. И, наконец, в жизни самого Федора Михайловича соединение надлома, надрыва, самоказнь, сознание себя неисправимым грешником и пророческий характер выступлений, вершиной которого была речь о Пушкине. Он сознавал себя пленником своей судьбы и болезни и вел с ней борьбу. Двойственность, двойничество — судьба не только его героев, многие из которых гибнут в борьбе со своими двойниками. Двойничество он сознавал и в себе и к концу жизни подводил итоги своего опыта борьбы с ним. Еще до каторги (как видно из письма к брату Михаилу) он знает, что он болен, что хотя глубокая депрессия преодолена, но "болезнь остается при мне". А в 1867 г. пишет Майкову: "Характер мой больной, и я предвидел, что она (Анна Григорьевна) со мной намучается". А незадолго до смерти он в письме так анализирует двойственность: "Эта черта свойственна человеческой природе вообще. Человек может, конечно, век двоиться и, конечно, будет при этом страдать… надо найти в себе исход в какую-либо деятельность, способную дать пищу духу, утолить жажду его… Я имею у себя всегда готовую писательскую деятельность, которой предаюсь с увлечением, в которую влагаю все мои страдания, все радости и надежды мои, и даю этой деятельностью исход".

Итак, перед нами пример больной личности гения, который был человеком исключительной силы. Каторга "переломила его жизнь надвое, но не сломила его". Он жил на 15 лет дольше Гоголя, но до конца своих дней сохранил творческие силы, критическое отношение к болезни, к своему характеру и живое сочувствие к людям. Двойничество было трагедией больного гения и его героев. Но он сохранил, как писал о нем Страхов, "глубокий душевный центр, определяющий все содержание ума и творчества", из которого исходила энергия, оживляющая и преобразующая всю деятельность. "Поражала всегда неистощимая подвижность его ума, неиссякаемая плодотворность его души. Он не отказывался от сочувствия к самым разнородным людям и даже противоположным явлениям, как скоро сочувствие к ним успевало в нем возникнуть". Психиатры скажут, что мы в Достоевском имеем пример серьезного и длительного заболевания, которое благодаря большой сопротивляемости гениального художника и мыслителя позволило ему до конца жизни сохранить "ядро личности", творческие способности, сознание болезни и критическое отношение к себе, несмотря на выраженные черты патологического характера, наложившего печать болезни на всю его жизнь и творчество.

На этом примере можно кратко суммировать отношение самого верующего больного к проявлениям болезни и наметить основные линии поведения священника духовника с больным эпилепсией. О двух основных обязанностях священника духовника в отношении этих больных было сказано раньше: 1) побудить больного к врачебному обследованию и в случае необходимости — систематическому лечению и 2) помочь больному в борьбе с болезнью, в критическом осознании и преодолении своих аномалий характера и поведения.

Врач-психиатр может лечить больного в периоды острых психозов, помочь сделать приступы болезни и припадки более редкими и по возможности предупредить их рецидивы.

Роль духовника особенно важна для этих больных в периоды между припадками, когда они осознают мучительные противоречия полярных состояний подъема и упадка, озарения и дикого гнева, просветления и помрачения сознания, полярных состояний благостного доброжелательства к миру и людям и мрачного озлобления, раздражения, подозрительности и морализующих поучений. Острее чем при других психических заболеваниях верующий больной воспринимает мир, вместе с героями Достоевского как арену борьбы Бога с дьяволом, а сердца людей как "поле битвы" добра и зла. Поведение священника определяется общей задачей пастырства: помочь человеку найти глубину покаяния, восстановить правильное духовное ощущение жизни в душе человека, правильное отношение к своему греху и к своему бессмертному человеческому достоинству, которое подвергается таким драматическим испытаниям у больных, когда "двойничество" выражено максимально. Неудивительно, что в этом плане имеет такое большое значение судьба Достоевского и его героя князя Мышкина, образ которого создан со специальной целью: "восстановить и воскресить человека".