Далее Евстигнееву показалось существенным то обстоятельство, что Вазузин в западной части своей стоял на холмистом берегу. Можно было не сомневаться, что немцы в полной мере использовали господствующие высоты, понастроив там множество хорошо укрепленных и замаскированных огневых точек. Берег понижался к северу, и с этой стороны, вытянувшись с запада на восток, к городу узким рукавом шел овраг, по какой-то причине не обозначенный на карте.

Важным представлялось, наконец, то, что примерно в полкилометре от устья оврага, на пустыре, примыкавшем к северной окраине Вазузина, находились кирпичные строения, в которых, по одним сведениям, до войны были механические мастерские, по другим — воинские казармы.

Решение командира дивизии, оформленное в боевой приказ, учитывало и наличие сильной полосы прикрытия, выдвинутой перед Вазузином на направлении главного удара, и то, что северная часть города по всем признакам была наиболее уязвимым участком в обороне противника.

Однако к моменту принятия решения штадиву не было известно ни о свободном доте, ни об овраге, который в определенных условиях мог сыграть значительную роль. Эти новые детали обстановки требовали внесения соответствующих коррективов. А вносить по ходу дела коррективы было одной из главных задач оперативной работы штаба.

Евстигнеев позвонил Полянову и в ожидании его медленным взглядом обвел комнату. Очевидно, тут была учительская: длинный стол, на который, возвращаясь с урока, складывали стопки

20

тетрадей и мел; рассохшийся шкаф с чернильным пятном; на потемневших стенах кнопки с обрывками бумаг — может быть, висело расписание уроков или график дежурства учителей.

«Вазузин, глубинная Русь… куда зашел немец!» — в который уж раз думал Евстигнеев. Он поглядел на часы — Полянов задерживался — и позвонил в штаб головного полка.

— Это кто? Это вы, Третий? — спросил он, услышав молодой голос начштаба полка, старшего лейтенанта.— Это Суздальский говорит,— назвал Евстигнеев свое кодовое имя.— А Красноярского нет поблизости?

Старший лейтенант ответил, что Красноярский (командир полка майор Еропкин) в соседнем помещении, только сел ужинать, но если срочно, то его позовут. Евстигнеев сказал, что можно не звать, и спросил:

— Что у вас хорошего? Давайте рассказывайте.

Начальник штаба полка доложил, что все приведено в готовность, сейчас начали кормить людей; затем справился, не подкинут ли им к завтрашнему дню боеприпасов. Он говорил с другого конца деревни, но голос его звучал так, будто сидел в соседней комнате.

— С боеприпасами сделаем все возможное,— сказал Евстигнеев.— Карта у вас под руками? Найдите квадрат один — три, правый нижний угол, это на вашем участке. Нарисуйте там кружок с точкой и двумя стрелками. Есть? Обратите внимание на эту фигуру, она не занята… в ничейной полосе, да. Видимо, засыпана снегом и заминирована. Мы пошлем своих разведчиков, время сообщим позднее, а вы помогите саперами. Все понятно?

— Понятно, товарищ Суздальский,— ответил начштаба.— Я доложу Красноярскому.

— Подумайте хорошенько насчет использования этой фигурки,— сказал Евстигнеев, потом спросил: — Как «Ч»?

Старший лейтенант правильно назвал указанный в боевом приказе час атаки — «Ч».

Полянов уже стоял перед Евстигнеевым и, не снимая раскрытой планшетки, рассматривал сквозь прозрачный целлулоидный листок на карте квадрат один — три.

Положив трубку, Евстигнеев строго посмотрел на Полянова.

— Прошу прощения, товарищ подполковник. Заканчивал составлять оперативную сводку.

— Ладно,— сказал Евстигнеев.— Про пустующий дот ты уже знаешь?

С глазу на глаз он говорил Полянову «ты», хотя обычно со всеми подчиненными, включая своего заместителя, которого ценил и уважал, был только на «вы».

21

— Знаю, товарищ подполковник, и про овраг знаю, Зарубин показывал… Если ничего не случится, разрешите мне с небольшой группой занять тот дот. С выходом батальона на рубеж атаки…

— Разрешаю,— тихо сказал Евстигнеев.

Он видел, что Полянову уже ясно назначение этой долговременной огневой точки в будущем бою. Еще бы: капитан Полянов выпускник Академии имени Фрунзе. Правда, воюет он всего месяц, с тех пор как дивизия вступила под Торжком в сражение, но и за этот месяц Полянов уже успел зарекомендовать себя как храбрый, хладнокровный, думающий командир; да, командир, скорее строевой командир, чем начальник отделения: большой склонности к штабной работе, несмотря на свою образованность, Полянов не проявлял.

— Вот еще что,— помолчав, сказал Евстигнеев.— Нам придется вносить поправки…— Ему хотелось поделиться своими соображениями с Поляновым, прежде чем докладывать комдиву.— Видимо, ближайшей задачей дивизии надо будет считать не захват всех девяти дотов, а прорыв на том участке, где овраг, с немедленным выходом по оврагу на северную окраину города. Для этого — сильный отвлекающий бой в центре…

— Ясно,— сказал Полянов.— Маневр вместо фронтального удара. В данном случае, по-моему, это абсолютно оправдано. Но что скажет командующий?

— А командующему важен результат. Если зацепимся за первые постройки Вазузина, он не будет спрашивать, соблюдали или нет предначертания его операторов, будьте покойны. А комдива я, думаю, сумею убедить…

Евстигнеев чуть насупил висловатые брови.

— Подумайте и коротко набросайте предложения по этому вопросу. Обоснуйте.

— Попробую.

Оставшись один, Евстигнеев решил на всякий случай позвонить во второй эшелон штадива, разместившийся в шести километрах от Ключарева. Вряд ли можно было застать на месте начальника отделения тыла, который, выполняя указания Евстигнеева, с утра до вечера осаждал армейское тыловое начальство, просил, требовал, унижался, грозил, потом мчался на склады и перевалочные базы и всеми правдами и неправдами добывал столь необходимые для дивизии снаряды, мины, концентраты гречневой каши и горохового супа-пюре, комбижир, сахар, сухари, валенки, маскхалаты. Начальник отделения тыла, как волк, которого кормят ноги, не сидел дома, и все же следовало попытаться…

22

Дежурный по второму эшелону доложил, что интенданта третьего ранга на месте нет, однако он оставил сводку. Он, дежурный, может зачитать ее, но сейчас берет трубку товарищ Федоренко.

Евстигнеев обрадовался, услышав сквозь механические телефонные шумы глуховатый голос комиссара штаба:

— Да, да!

— Ну, что там делается, Николай Михайлович? Сколько подвезли снарядов?

Он был рад, что Федоренко во втором эшелоне и занят теми делами, до которых у самого Евстигнеева, поглощенного оперативной работой, частенько не доходили руки. Оказывается, когда комиссар дивизии Ветошкин собрался ехать в тылы, Хмелев посоветовал ему взять с собой Федоренко и сослался на просьбу Евстигнеева.

— Вот ты удружил мне, Суздальский,— недовольно пробурчал Федоренко.— Я что, на себе те снаряды должен таскать, чи шо? Для чего меня сюда сунув?

— Ладно, не ворчи, Николай Михайлович,— улыбнулся Евстигнеев.— Ты же у нас лучший организатор. Ну скажи, у кого еще такой опыт работы с людьми, такой дар убеждать и вдохновлять?

Федоренко до войны был вторым секретарем райкома на Полтавщине и любил, когда по разным поводам напоминали об этом. В военных вопросах он разбирался слабо, в боевую работу начальника штаба не вмешивался, но считал своим непременным долгом перед каждым наступлением, а то и в ходе его посещать подчиненные штабы, разговаривать там с людьми, подбадривать их, воздействовать, как он выражался, словом. По той же причине редко бывал и в тылах дивизии.

— Так что там, в тыловой сводке? Сколько завезли? — спросил Евстигнеев.

— Пока половину. И то не по всем видам. Тягла не хватает и подвод мало, такое, понимаешь, дело… Буду беседовать с местными органами Советской власти, вот. Позвоню тебе тогда, як воно буде.

— Половину — это ни к черту,— расстроенно сказал Евстигнеев.— Проследи, чтоб хоть тяжелые в первую очередь завозили, и мины, мины для стодвадцаток, без них не справимся. Понимаешь меня?