- Против моих сетей ваш капрон - что камыш перед лозняком, - говаривал дед Филат. - Палка скорее изопреет, а сети мои будут стоять.

И хотя дед Филат еще и не видывал этот самый капрон, а только слыхал про него, сети его могли бы и в самом деле посостязаться с капроновыми - служили они долго, и брали их хорошо.

Но нынешним летом велась борьба с браконьерами и лодырями. Каждое село выявляло своих лодырей. Нагрянули и к деду Филату. Приехала подвода из района с двумя представителями. Привел их свой - Пашка Воронин, прудковский бригадир. Нагрузили целую телегу этих шахов. И нитки забрали подчистую...

- В колхозе надо работать, а не тунеядствовать, - назидательно говорил деду Филату незнакомый представитель в фуражке с дубовыми листьями.

Дед Филат услужливо крутился возле телеги, помогал увязывать сети.

- Мотри, Пашка, кабы на ухабе не тряхнуло; под колесо попадет кулик - кольца поломает, - наказывал он бригадиру.

- Чудак! - усмехнулся начальник в фуражке с дубовыми листьями. - Что мы, покупаем у тебя сети, что ли? Или на хранение везем? Мы ж конфискуем... Понимаешь?

- Отчего же не понимать? Везите, везите, - деревянно бормотал дед и долго смотрел вслед телеге из-под ладони, оскалившись - то ли плакал, то ли смеялся.

Фомич понимал, в каком положении оказался дед Филат, и теперь находился в трудном раздумье. Оно бы надо поделиться с дедом, коли по-людски поступать. Да ведь и себя жалко. Там своих ртов полна изба: каждое утро разевают - дай! А кто ему, Фомичу, даст? Он сел возле деда, закурил.

- У тебя, дядь Филат, смолянка-то, поди, с единоличной поры осталась? - Живой вытянул насмоленную дощечку из-под голенища деда Филата. - Их уж, никак, лет двадцать не продают?

Смолянка была черная, целенькая, как новая.

- Перед войной старшой привез мне две штуки со стороны, - сказал дед Филат. - Одну-то я исшоркал.

- Ну-к, я попробую! - Живой упер в носок такого же расшлепанного, как у деда Филата, кирзового сапога кончик косы и стал точить неровное жало.

"Вжить, вжить, вжить..." - звонко отдалось на другом берегу озера. Потом Фомич поставил косу на окосье и, задирая кадык, наточил конец.

- Хорошо! Бруском точить, что ни говори, не сручно. Коса у меня зараза: два раза махнешь - и садится. У тебя, поди, еще венская? - Фомич с завистью посмотрел на источенную, узенькую, как змейка, косу деда Филата.

- На ней два кляйма! - важно сказал дед Филат.

С минуту молчали, глядели за озеро на почерневшие от дождя стога...

- Ну и лето было! Сено в стогах гниет, - сказал Фомич.

- Какие это стога! Это ометы, а не стога. Три хороших навильника - вот и весь стог. Их дождем прошибает. А сверху преют, и поддоннику много остается. Сажают их ноне там, завтра тут... тьфу! - Дед плюнул, бросил окурок и затоптал его сапогом. - Все луга испятнали. Раньше, бывало, стог поставим - на десяти подводах не увезешь. Вот это стога стояли... Выше дубьев! И всегда на одном месте.

- Это верно, - подтвердил Фомич. - Поначалу меня в колхозе, в нашей бригаде то есть, вершить стога ставили.

- Какой из тебя вершитель! Ты еще сморчком был. Лучше попа Василия у нас в Прудках никто не вершил. И одонья он клал сам. Все снопы клал гузом вниз. Скирду к скирде, бывало, выведет - стоят, как зализанные. Год простоят - и ничего с ними не сделается. Мастер был.

- Да-а... Мы его с Воронком брали. Он - председатель комбеда, я - секретарь сельсовета... "Власть, говорит, пришла, матушка. Собирайся!" - "Нет, говорим, только тебя, отец Василий, одного до сельсовета". - "А там уж ждут нас обоих", - говорит поп. И точно. Там уж уполномоченные ждали его, из района приехали. Все знал. Пронзительного ума был человек.

- Промзель, это точно, - согласился дед Филат. - Ну, посидели, Федька, и будет...

Дед Филат встал, скинул с себя драную фуфайку, снял с дерева косу.

- Значит, передом пойду, как договорились.

- Это где ж мы с тобой договаривались? - Живой разинул рот от удивления.

Но дед будто и не слыхал... Коротко ударил с угла раза два косой, закосил рядок и пошел вдоль деляны.

Косил он неожиданно легко, с подсадом, и аккуратно выкладывал траву.

"Вот те и напарник незваный пришел. Ну что ж с ним делать? За рубаху его не оттащишь, - думал Фомич. - Ему ведь тоже кормиться надо".

Живой было резко пошел за дедом, но по его захвату, как нарочно, рос густой рябинник и торчало много высоких порыжелых кочетков. Трава перестоялась, а рябинник так и вовсе у корней был что твоя проволока, аж коса звенела. Того и гляди, пятку порвешь. Разов десять махнешь, а там уж коса не берет, мусатит траву - и шабаш. Фомич поминутно останавливался, вынимал брусок и точил косу. А дед Филат без остановок все смолит и смолит, аж рубаха пузырится - вон куда ушел!

"И что за коса у него? - думал Фомич. - Прямо змея. И дед еще при силе... жилистый! Это он на вид такой: дунешь - упадет. А гляди ты, как уписывает. Оно, пожалуй, кстати, что помощник сыскался. Не то вон намедни выкосил Андрюшину деляну - время согревать да в стога метать, а с кем? Дуню не посадишь на стог - не свершит. Самому придется и навивать, и вершить, и утаптывать. Налагаешься со стога да на стог так, что язык высунешь. А деда посажу - и за милую душу. У него и вилы хорошие есть - четырехрогие, стоговые. Теперь таких не купишь".

Когда Фомич закончил свой рядок, дед Филат уже отдышался.

- Ну что, Федька, ешь тебя лапоть! Али я не говорил тебе, что пятки порежу?

Дед Филат сидел с открытым ртом, как гусенок в жаркий полдень, на груди и на спине его синяя облезлая рубаха потемнела от пота.

- Коса у тебя - золото! - сказал Фомич, вытирая рукавом пот. - На всем рядке ни одной заточки. Ей-богу, не поверил бы, кабы кто сказал.

- Я в прежние годы с этой косой, Федька, пол-России выкашивал. И на Дон ходил, и на Кубань, ажно до самых Капказских гор. Наши рязанские косцы высоко ценились. Бывало, приду к хохлам на базар, где они косцов нанимали, напишу на лапте: пятьдесят копеек - и спать ложусь. Кому нужно - бери. Меньше ни в какую. Не согласен - и точка!

Косили с передышкой долго, пока солнце под уклон не пошло. И только тогда, перед уходом домой, дед Филат признался:

- Я ведь наперехват к тебе пришел, Федька.

- А кто ж еще хотел? - насторожился Фомич.

- Спиряк Воронок...

- Чего ему не хватает? - нахмурился Фомич. - Все хапом норовит.

- Вчерась я ходил на скотный двор. Он вертится, как бес хромоногий. Подмигивает мне: "Пойдем, говорит, калым с Фомичом делить на покосе".

- Я ему поделю! Окосьем по зубам, - кипятился Фомич.

- А если, говорю, он несогласный? Тогда что? Тогда, говорит он, председателю донесу. Ни мне, мол, ни ему.

- Испугал председателем!

- Мотри, ноне вечером он к тебе нагрянет.

- И на порог не пущу блинохвата, - сказал Фомич.

4

Но вечером, уже при свете, Спиряк без стука прошмыгнул в избу к Живому. Было ему уже далеко за шестьдесят, а он все еще ходил в Спиряках. Ну, Воронком еще звали. А ведь в былые времена должности хорошие занимал! Да и теперь, хоть и работал скотником на ферме, но, поскольку приходился старшим братом прудковскому бригадиру, силу Спиряк имел большую. В его облике было что-то барсучье: вытянутое вперед тупоносое лицо с черными усами и белой бородкой, скошенный низкий лобик и плотно лежащая, словно зализанная, седая щетина коротких волос. И в повадке Спиряка было тоже нечто барсучье - в избу войдет, как в нору юркнет. Не услышишь... Встанет у порога и крутит головой, словно принюхивается. И кланяется так, будто голову протягивает, того и гляди - укусит.

- Добрый вечер, хозяева! Хлеб-соль вам.

Фомич с Авдотьей ели пшенную кашу; дети нахлебались в первую смену, уже отвалили от стола и копошились тут же, на полу.

- Проходите в избу, раз уж вошли, - сказала хозяйка. - Чего стоять у порога? За постой деньги не платят.