Из цикла: «Мои необыкновенные сны».

                                         Сон третий:

                                             Ремонт

     С недавних пор Боря занялся простыми вещами, в смысле продаёт их.  Простые вещи – это китайское барахло, в основном одноразовое. И даже если это перочинный ножик или дамский веер, они вряд ли  послужат дольше, чем в течение  дня. И пусть вы порежете лишь кусок колбасы, да и день выдастся не жаркий, губы всё равно не раскатывайте -  никакая вещь вам дольше не прослужит.

      Короче,  всё по 35-ть.  И это вам не фунт изюма, потому что 35-ть – это  рублей, а не долларов.  Рублей самых настоящих, то есть полностью обесцененных…

     Говорят, что поветрие продавать  товар по фиксированной цене пришло к нам с Запада. Капитализм там давно, и потому кризисы не в диковинку. Так вот, магазины с дешёвым товаром открываются всегда в периоды тамошних спадов.  Количество бедных в это время возрастает,  и спрос на дешёвый хлам увеличивается. Потом, с окончанием кризисов, исчезают и эти магазины.

    Боря открыл первую точку в девятом году, и дело пошло. На данный момент у него десять магазинов, и он скоро будет открывать одиннадцатый. О чём это говорит? Да ни о чём. Ну, может быть только о том, что капитализм  у нас кривобокий какой-то получается и состоит в основном из непрерывного кризиса.

    Поэтому у меня, в отличие от Бори, магазинов давно нет и свидетельство предпринимателя я сдал ещё в прошлом году.  Зато теперь изучаю французский - в кои-то веки появилось свободное время. Зачем мне это нужно, особенно если взглянуть на дату моего рождения? Честно скажу, не знаю.

    Пригодилось мне моё знание французского языка лишь однажды. Я  им напугал (то бишь, моим знанием) отдыхавшую парочку французов на Паттайском пляже. Парочка была примерно моего возраста: он и он. Таких там много, и в этом нет ничего особенного. Особенным было скорее то, что русский мужик, то есть я, не пьяный и не буянящий, купался на этом пляже один и ещё умел изъясняться на импортном языке.  Они меня за это зауважали, а потом зауважали ещё больше, но уже за другое – за мою смелость и можно даже сказать, отвагу.

     А дело было так. На одном из пляжей,  недалеко от отеля «Паттайя – Парк», русские знают, где это, есть один укромный  уголок. Там, в сосновом борчике, прямо на берегу Сиамского залива,  собираются: они и они. И, как оказалось, бывают там выходцы не только из Европы, но и с Ближнего Востока и даже из Северной Африки.

   «Из АльжеррИ и ТуниссИ», - как пояснили мне мои новые знакомые, чистокровные парижане. Кстати, один из них, как бы между прочим, заметил, что у меня настоящий парижский прононс. Про свой прононс я и без него знаю. Он у меня Почепский, частью украинский, частью белорусский и иногда здорово мне мешающий при новом знакомстве, ну да сейчас речь не о нём.

      Взглядом, осторожно смелые потомки галлов показали мне в сторону арабских приверженцев дружбы: он и он. Те, надо отдать им должное, вели себя достаточно скромно, совсем не так, как в пригородах Марселя и Парижа. Здесь они прятались и не выставляли своих чувств напоказ.

      «Это вон те, что ли»? - уточнил я,  показывая  пальцем на двоих смуглых  кучерявых парней, сидевших на песке.

      В ту же секунду оба моих француза, не сговариваясь, молниеносно нырнули под воду. Не всплывали они очень долго. Я уже начал беспокоиться, не утонули ли они. Нырять и я умею, но на такое долгое время задержать дыхание  вряд ли смогу. Прождав ещё полминуты, я уж было собрался нырнуть за ними (не знаю, правда, как бы я их искал в мутной паттайской  воде), но тут, к моему счастью, они вынырнули сами. Показавшись над поверхностью, они сразу закричали на меня по-французски, умоляя меня опустить руку и не тыкать ею в кучерявых парней. А не то, возмущались они, нам всем несдобровать, и мне  в том числе.

    Я попытался их успокоить.  Жестами, а также мешаниной из русских и французских слов,  я им объяснил, что и у нас хватает своих «туниссИ и альжеррИ». Родом они, правда,  из Средней Азии и с Кавказа, но мы их тоже боимся.

     «Ещё вроде не до такой степени, как вы, - добавил я на чистом французском, - а там как знать…».

      Дальше, помнится, для всеобщего примирения я прочитал им стихотворение Жака Превера - «Cet amour», «Эта любовь», моего любимого французского поэта, и этим  успокоил всех. Международный инцидент на этом был благополучно исчерпан, и я понял, что французский мне ещё учить и учить, но что это делать нужно, потому что когда-нибудь он опять мне может пригодиться.

      Теперь вернусь к делам обыденным. Французский стоит денег, а на данный момент  их у меня ни шиша. Поэтому вчера вечером я решил пойти к Боре и попросить у него пятерик, с возвратом,  на продолжение учёбы. Пятерика мне хватит на месяц, даже на  пропитание останется,  ну и на подарок молоденькой учительнице к Новому Году я что-нибудь выкрою. Сказать честно, в последнее время вместо учёбы я ей глазки строю, откровенно, по-стариковски. Она терпит. Видать, и ей  деньги нужны позарез.

     Не откладывая просьбу в долгий ящик, я позвонил Боре по сотовому и договорился о завтрашней встрече. Спать посему я лёг пораньше, чтобы утром быть вовремя в назначенном месте.

.........................................................................

     Борю я встретил у дверей вновь открывавшегося магазина.  Мы с ним поздоровались за руку и вошли внутрь. Ремонт в магазине был в самом разгаре.

     «Подожди, я сейчас, - предупредил меня Боря, - стрельну у прораба из строительных «бабок»,  чтобы отчётность не путать и принесу тебе».

    Он подошёл к человеку в жёлтой пластиковой каске, в коем я признал Матвеенкова, и стал с ним разговаривать. Через мгновение к ним присоединился Коля Марченков, который, как я понял, работал тут же бригадиром.

     «Вот мы и опять все вместе, - подумал я, - девяносто первая комната вся в сборе».

    Я оглядел помещение. Бог ты мой, что за дела, да это ж церковь.

    «Вы что,  офонарели, - накинулся я на Борю, - собираетесь торговать в святом месте»?

    «Да не переживай ты так, - успокоил он меня, - эта церковь давно  заброшена, тут сорок лет склад находился. А теперь мы тут всё отреставрируем,  евроремонт сделаем по первому разряду и фрески восстановим».

    Я задрал голову,  действительно, со стен на меня смотрели апостолы. Они были в белых одеждах и улыбались.

    «Нравится»? – спросил  Боря и незаметно сунул мне в руку пятерик. Пятерик был новым, хрустящим.

    «Кто это так красочно стены размалёвывает»? – поинтересовался я.

    «Твой родственник, Михайло Решетнев, народный художник России».

    «Ну, если и он не гнушается, - подумал я, - тогда ладно».