А Михаил Бляхер через некоторое время стал начальником управления заповедников и заказников Туркменской ССР. И к середине 80-х годов заповедное дело в этой республике было на самом высоком уровне в Советском Союзе. Однако для настоящей работы в условиях коррумпированной среднеазиатской повседневности Аронычу требовалась команда единомышленников. Тогда у нас многие ехали по распределению в Туркмению под руководство неугомонного энтузиаста, чтобы, осев надолго, поработать на славу. Уехал туда и Андрей Салтыков вместе с женой Ольгой, тоже СОПовкой, и супруги Капковы.

Борец за справедливость Бляхер вступил тогда в непримиримую борьбу со своим начальником, министром сельского хозяйства ТССР (заповедники и заказники входили в систему Минсельхоза республики) и по праву вышел победителем. Однако новый министр, желая обезопасить себя, почти сразу уволил Ароныча. Шумная кампания в его поддержку с приездом корреспондентов центральных газет не помогла: грянула Перестройка и началась постепенная децентрализация СССР. Окрик Москвы действия уже не возымел. Казанская община стала потихоньку разъезжаться из Туркмении.

Но усилия Михаила Ароновича не пропали даром: был создан базис, а воспитанные им местные кадры и немногие оставшиеся казанцы продолжили его дело. И сегодня, на удивление, здесь всё обстоит благополучно: на западные гранты построена новая контора Амударьинского заповедника, кордоны, закуплено оборудование. Благодаря охране, тугайные леса на Амударье стали почти непроходимыми, живности развелось много.

* * *

Со временем, наиболее тесные связи у СОП КГУ сложились с Висимским (на Среднем Урале) и Байкальским заповедниками. Некоторые наши выпускники распределялись именно туда. На зимних каникулах организовывались экспедиции дружины СОП в Висим, а в августе-сентябре – на Байкал.

Поэтому, оставшись в свои последние зимние каникулы без похода, я и обратился к одному из руководителей СОПа, однокурснику, студенту кафедры охраны природы Саше Герасимову:

– Сань, в Висимский заповедник собираетесь?

– Как обычно.

– Возьмите меня – не пожалеете.

– Видишь ли, туда ещё не каждого СОПовца берут, ты же знаешь. А ты у нас никогда не работал.

– Ну, Сань, – настаивал я. – Во-первых, ты меня знаешь. Во-вторых, я – СОПовец в душе. А в-третьих, обузой точно не стану: здоров, как бык, морозостоек, туристская подготовка солидная – в лесу ориентируюсь, бивак грамотно разобью, холодную ночёвку выдержу спокойно, собственная экипировка имеется.

– Да у нас, вообще-то, там заимки лесников.

– Тем более! Порешай с народом, а?

– Ладно, поговорю, но ничего не обещаю.

Через несколько дней я получил от Сани «добро»:

– Но смотри! Тебя не хотели включать в состав, не потому, что имеют что-то против, а поскольку правила едины для всех: ты – не член СОПа. Я дал личное поручительство.

– Спасибо, Саня! – Я крепко пожал ему руку. – Не подведу!

В заповеднике требовалось провести максимально полный последовой учёт поголовья млекопитающих животных. Местные браконьеры знали: на время каникул приезжают какие-то непонятные студенты, которых не напугаешь, не подкупишь, не уговоришь – прут буром. Молодые, здоровые, будь они неладны! Чего доброго, ещё ружьё отберут, протокол составят. Лучше уж дома посидеть, подождать, пока они, окаянные, не уберутся восвояси.

Браконьерством занимались, как правило, обычные местные мужики. Азарт охоты, соблазн добычи регулярно затягивали их на территорию государственного заповедника, имевшего особый статус и режим, который предусматривал полное отсутствие человека на охраняемой территории. Запрет распространялся даже на сбор грибов и ягод. Будучи пойманными, браконьеры твердили в своё оправдание одно и то же: «Да в этих лесах ещё мои отец и дед охотились… Тайга большая, но чёрт дёрнул возникнуть заповеднику именно возле наших деревень». И чисто по-житейски понять их было можно. Классический браконьер, враг всего живого, которому раз плюнуть – убить что зайца, что человека, мешающего охотиться – встречался крайне редко. Тем не менее, существовала особая методика взаимодействия с вооруженным человеком в тайге.

Группе, выходившей в рейд, необходимо было иметь, как минимум, одно ружье (Герасимов обладал правом ношения охотничьего оружия – он официально состоял во Всесоюзном обществе охотников и рыболовов). Пытаться обезоружить браконьера без «огневой поддержки» – авантюра: никто не пожелает добровольно расстаться со своим оружием.

Если дружинники брали след, а зимой по лыжне сделать это очень просто, начиналось преследование браконьера. По протоптанной лыжне его настигали довольно быстро, тем более, охотники были, как правило, гораздо старше СОПовцев. И снегоходов тогда ещё практически не имели. Как только до преследуемого оставалось совсем близко – это угадывалось по свежести лыжного следа, по лаю собаки – группа преследования раздваивалась: происходил охват для задержания. Браконьер должен был понимать, и в этом заключался принципиальный момент, что он под дополнительным скрытым наблюдением. Это предостерегало его от необдуманных, импульсивных действий. Саня Герасимов даже похвастался: годом раньше ему с двумя дружинниками, удалось изъять сразу два ружья, хотя группы прикрытия не было совсем. Просто он артистически делал знаки в сторону тех, кто якобы страховал его из-за деревьев, чем и сбил с толку нарушителей.

Сами понимаете, когда происходил непосредственный контакт с браконьером, начиналась психологическая дуэль – жёсткое противостояние выдержек, характеров, убеждений. Тут всё зависело от настроя и намерений идти до конца. Собака охотника, конечно же, создавала дополнительную сложность, однако, как ни странно, псы обычно смирнели, да и хозяин не хотел рисковать: в натравленную собаку разрешалось стрелять без предупреждения.

Кто был более уязвим в подобной ситуации? Безусловно, браконьер: он осознанно нарушал существующий порядок, закон был на стороне СОПовцев, что прибавляло им уверенности. Но охотники – народ суровый, не робкого десятка, поэтому конфликты иногда случались очень серьезные. Однако, слава богу, наших дружинников, по крайней мере, пока я учился, проносило мимо самых негативных сценариев развития событий.

Да уж… Вспоминаю, и хочется ещё раз снять шляпу перед простыми советскими студентами, готовыми жертвовать собой ради благородной идеи.

* * *

Итак, нам предстоял путь в Висимский заповедник. Небольшой отряд СОПовцев разбили на три оперативные группы. Как нам объяснили командир Герасимов, его заместитель Слава Муратов и комиссар дружины Лена Рощина, это было нужно для того, чтобы группы смогли полностью охватить всю территорию заповедника (13 000 гектаров), которая условно делилась на три сектора.

По завершению работы в заповеднике наши СОПовцы планировали принять участие во всесоюзной студенческой конференции дружин охраны природы, которая должна была состояться в Свердловске на базе Уральского лесотехнического института. А для того, чтобы потом профессионально описать нашу «одиссею», в команду дружинников включили студентку филфака Лену Кащееву, учившуюся на кафедре журналистики.

Да, девчонки тоже входили в состав дружины. Куда ж без них? Понятно, в оперативные рейды на браконьеров их не брали, но, как и в любом деле, без женщин было не обойтись. Недаром поётся в песне, везде нужен «хозяйский, зоркий женский глаз». СОПовки обычно брали на себя общеорганизационную деятельность и просветительскую работу. И уж если студентка сознательно шла в СОП, значит она настоящая фанатка избранного дела. Например, комиссар Лена Рощина, хрупкая, невысокая девушка с огромными глазами, в работе проявлялась «железной леди». Разделив девчонок по опергруппам, мы, конечно же, старались облегчить им участь, но наши красавицы лёгкой жизни себе не искали.

Ещё до отъезда, на сборе отряда мой недоверчивый взгляд сразу упал на одну подозрительно восторженную первокурсницу по имени Танька. Почему столь неуважительно – «Танька»? Читайте дальше. Герасимов пояснил: она, мол, несмотря на первый курс, настолько активна в работе СОПа, настолько исполнительна и инициативна во всём, так рвётся в экспедицию, что не взять её просто невозможно.

– Хорошо, – говорю. – Убедил. Но на местности-то её смотрели?

– Да тянет, вроде бы. Пыхтит, но тянет… – ответил Саня и озадаченно почесал в затылке. – К тому же уверяет, что какая-то разрядница.

Я критически оглядел её не очень спортивную фигурку, но промолчал: сам был на птичьих правах. Ладно, думаю, посмотрим на месте. Герасимов обрадовал, сообщив, что я буду в его опергруппе, однако озабоченно добавил: «Танька будет с нами». А четвертым членом нашего самого маленького по численности отряда стал Лёха, тоже первокурсник – рослый, жилистый, никогда не унывавший, улыбчивый и немногословный парень. Намётанным глазом туриста я сразу же определил: вот с ним проблем точно не возникнет. Ну, в добрый путь!

До Свердловска (ныне Екатеринбурга) добрались на поезде, далее до Нижнего Тагила на электричке. От него до Висима вела узкоколейка, напоминавшая детскую железную дорогу.

Висим – крупное село, воспетое Маминым-Сибиряком в повести «Три конца». Нам удалось посетить гордость села – музей писателя. Исторически село состояло из трёх «концов»: русского, «хохляцкого» и кержацкого. Понятно, что вихри времён постепенно размыли их самобытность. Но Висим не потерял своего колорита и солидности: добротные белёные дома под четырехскатными крышами, все, как один, с голубыми наличниками; по улицам неспешно бродили огромные мохнатые собаки... Когда-то там стоял один из первых заводов промышленников Демидовых, выдвиженцев Петра I. Сохранились даже остатки заводской плотины, которые послужили декорацией во время съёмок фильма «Демидовы».