— Если вы не хотите, Татьяна Васильевна, пожалуйста, мы не будем! — кричал Борька. — Больно нам надо!

— Ладно, — сказал Макаров. — Они сами разберутся.

По привычке заядлого курильщика он уже вынул портсигар и нетерпеливо постукивал по нему пальцами.

— Вы знаете, вообще этот Терёхин — неплохой мальчик, подвижной очень, живой… — сказала Татьяна Васильевна, и Макаров подумал: а говорит ли она когда-нибудь о ком-нибудь плохо? Наверно, нет. — Да, очень живой мальчик, только разболтанный немного. Курить вот начал, наверно, с десятилетнего возраста, и ничего не можем с ним поделать…

— Его мать лупит, чтобы не курил, а он всё равно курит, — сказала одна из девочек.

Макаров смущённо спрятал свой портсигар в карман.

— Ему надо дать какое-нибудь общественное поручение, — сказала Люда Лепёшкина. — Тогда он исправится.

Девчонки тут же заспорили о Терёхине: кто ругал, а кто заступался за него. Сам Терёхин в это время в своей красной футболке с девяткой на спине по-прежнему гонял мяч. В окно Макарову было видно, как мальчишки снова разделились на две команды и теперь носились по пустырю. А Лёня Балерина опять сидел в стороне и, закатав штанину, рассматривал разбитое колено.

Когда-то в детстве Макаров тоже мечтал стать классным футболистом и теперь впервые пожалел, что его мечта так и не сбылась. На минуту он даже вообразил себе, как подходит к ребятам, как показывает им один приём, другой, как изящно и небрежно перекидывает мяч через себя и мальчишки во все глаза следят за каждым его движением… Это было бы здорово!

Варежку Люды Лепёшкиной искали не так уж долго, но всё же минут десять, не меньше, заняло это маленькое происшествие. Макаров привык ценить время, привык к тому, что в его работе — работе радиста — каждая потерянная секунда может обойтись очень дорого, а потому, и в обычной жизни зря потраченные минуты вызывали у него ощущение недовольства и тревоги.

Мороз усиливался, и ветер, точно соревнуясь с ним, тоже становился всё злее. Ветер лизал снег, и над равниной закручивались длинные языки снежной пыли. Макаров был человек городской и не очень-то разбирался в тех предупредительных знаках, которые посылает человеку природа, но эти снежные вихри показались ему тревожным предзнаменованием. Он поторапливал ребят. Оставалось не так уж много: самое большее через час-полтора они должны выйти к сопке, обогнуть её и оказаться у цели.

Макаров теперь то шёл впереди, прокладывая лыжню, то отходил назад, в хвост цепочки, чтобы подбодрить отстающих.

Когда он сходил с лыжни и пропускал ребят вперёд, он словно бы принимал парад. И Генка Смелковский, главный остряк класса, салютовал ему палкой, брал «на караул». Остальные ребята тоже проходили мимо него лихо и небрежно, стремясь показать, что ни капли не устали, что нипочём им эти пройденные километры. Особенно старалась маленькая Люда Лепёшкина.

Она шла, деловито насупив брови, и время от времени вопросительно взглядывала на Макарова, точно справляясь, всё ли делает так, как надо. Люда стремилась загладить свою оплошность и упорно не желала оставаться в хвосте, где ей полагалось быть по росту.

Вообще Люду Лепёшкину поначалу не хотели брать в этот поход. Люда даже поплакала, но слёзы не помогли, и тогда в школу пришёл её отец. «Возьмите девчонку, — сказал он. — Ну до каких пор ей ходить в слабеньких? А захнычет — не обращайте внимания. Отстанет — не ждите, пусть сама догоняет. А как же иначе? Надо же когда-нибудь привыкать к настоящей жизни. Не век же под маминой опекой жить». Пожалуй, в его словах была доля истины. Люду решили взять.

Замыкал сейчас цепочку Дима Иванов по прозвищу Большая Калория. Само собой разумеется, что в классе был также ученик, звавшийся Малой Калорией. Но Малую Калорию в поход не взяли. Дима Иванов был медлителен и неповоротлив. Учитель физкультуры даже утверждал, что Дима явился бы находкой для учёных: мол, когда он бежит или прыгает, глядя на него, вполне можно изучать последовательность всех движений, как при замедленной киносъёмке. И сейчас Дима выглядел неказисто: шапка-ушанка сбита на затылок, одно ухо кверху задрано, другое болтается, завязка оторвана, коричневая лыжная куртка заляпана чернильными пятнами.

Иное дело — Зоя Котельникова. И свитер, и шарф, и шапочка — всё аккуратно подогнано, всё подобрано в тон — синее и белое — посмотреть приятно. Родители Зои — пожилые люди, она у них единственная дочка, так что всё это — их старания.

Вообще же воинство Макарова было одето весьма разношёрстно. Кто в свитерах, кто в байковых лыжных костюмах, кто в куртках и брюках. Макаров подумал, что обязательно надо добывать для ребят форму. Всё-таки форма — великое дело. В душе он всегда немного завидовал десантникам и морякам. Нет, он вовсе не хотел променять свою воинскую профессию на профессию моряка или десантника, просто он был убеждён, что радисты тоже заслуживают не менее красивой формы.

Пропустив ребят вперёд, Макаров шёл в хвосте цепочки — отсюда ему были видны все лыжники. Они скользили ещё достаточно бодро, но первая усталость уже давала себя знать.

Всё чаще цепочка растягивалась, разрывалась то в одном, то в другом месте, и тогда первым приходилось замедлять шаг, чтобы дождаться отставших.

А то вдруг совсем остановились двое замыкающих — Дима Иванов и Лёня Беленький. Оказывается, их внимание привлекла палка, торчавшая из снега. На ней, точно шляпка, красовалась жестяная ржавая банка. Вокруг всё было так пустынно и голо, что эта палка, неизвестно когда и кем воткнутая в снег, невольно приковывала к себе взгляд. Наверно, кто-то кружил здесь в метель и оставил эту веху как ориентир, чтобы не заблудиться. А уже другой прохожий, забавы ради, повесил на неё консервную банку. А может быть, просто неудачливые охотники состязались здесь в меткости…

И сейчас Дима Иванов и Лёня Беленький целились в эту банку из своих деревянных автоматов.

— Бах! Я уже попал! — закричал Лёня.

— Ну да! Попадёшь ты отсюда, как же! Отсюда и пуля не долетит!

— Почему это не долетит? Долетит!

— А я говорю — не долетит!

— А я говорю — долетит! Много ты понимаешь!

В их голосах уже сквозило раздражение, и это тоже был первый признак усталости.

— Стоп! — сказал Макаров. — Я понимаю, конечно, что консервная банка заслуживает небольшой дискуссии, но так мы с вами и до ночи не доберёмся…

— Станислав Михайлович, а вы бы…

— Шагом марш! — прикрикнул Макаров. — Разговоры отставить!

Они послушно двинулись догонять остальных, и Макаров, идя вслед за ними, слышал, как они еще спорили на ходу.

— Ещё бы Станислав Михайлович не попал! — говорил Лёня. — Он знаешь как стреляет!

Макаров усмехнулся.

«Знаешь как стреляет!..» А этот Лёня Беленький никогда и не видел, как он стреляет…

Он должен был быть самым метким, раз уж оказался их пионервожатым. И самым сильным. И самым быстрым. И самым смелым. Так считали его ребята.

А он был самым обыкновенным солдатом.

Стрелял он иногда лучше, иногда хуже — одним словом, вполне прилично, но отличным стрелком никогда не был. На лыжах ходить умел и любил, во время лыжных соревнований на финише появлялся не последним, но и не первым, а так, где-то в серединке. И бегал он тоже неплохо, но были в роте бегуны и получше.

А ребятам непременно хотелось, чтобы он был чемпионом, рекордсменом. Не меньше. С меньшим они никак не желали мириться. Они не говорили об этом, но он это чувствовал. А главное, Макарову и самому теперь хотелось быть самым метким, самым сильным и самым быстрым! Даже старшина роты изумлялся: что это он так зачастил к спортивным снарядам! Раньше-то Макаров довольно равнодушно относился к своим спортивным успехам и неудачам — четвёрочка обеспечена, и ладно. Он был отличным радистом, мастером своего дела, и только это было для него по-настоящему важно. И когда он первый раз привел ребят на экскурсию — нет, не на экскурсию, это слово ему не нравилось, — привёл в гости в военный городок, он первым делом потащил их к радиостанциям.