Обвиняемого клали спиной на ящик длиной примерно в 1 метр, шириной в 70 сантиметров и высотой в 50 сантиметров. Свисавшие руки и ноги привязывали тонкой металлической проволокой к соответствующим сторонам ящика, затем несчастного обливали соленой водой и секли бычьей плетью. Таким образом, удары причиняли жгучую боль, но не оставляли никаких следов. У жертвы вырывали волосы, ногти, жгли пятки, пропускали через тело электрический ток, сильно сжимали половые органы. В перерыве между пытками в рот истязаемого вставляли воронку и, зажимая ноздри, вливали соленую воду, пока живот не разбухал, как бочка.

Нередко избитого и окровавленного обвиняемого перевозили в тюрьму, где следователи ничтоже сумняшеся продолжали допрос и заставляли его подтвердить признание, когда несчастный был еще весь во власти пережитых страданий и не осознал, что вырвался из лап мучителей.

Чинившиеся тогда беззакония уму непостижимы: не раз бывало, что за одно и то же преступление судили и приговаривали совершенно разные группы люден, бывало и так, что человека судили и осуждали за преступления, которых он никогда не совершал.

В условиях этих повальных арестов, когда попирались гарантии гражданской законности, было схвачено много преступников, но пострадало немало и невинных людей, а также лиц, которых оклеветали из корыстных побуждений. В самом деле, когда стало очевидно, что правосудие осуществляется несерьезно и в спешке, то нашлись люди, которые не побрезговали воспользоваться этим; желая избавиться от своего недруга, они писали ложный донос агентам Мори.

Только диктатура могла прибегать к таким средствам и добиваться подобных результатов, ибо только при диктатуре можно действовать в атмосфере всеобщего молчания, надежной гарантией которого было полное отсутствие свободы информации и критики, и пренебрегать общественным мнением. Народ, правда, не догадывался о том, что на самом деле творилось и какой дорогой ценой было куплено избавление от «нечестивцев», как их напыщенно именовала фашистская печать, и поэтому одобрял действия фашистского префекта и утешался приобретением некой свободы, крайне ничтожной по сравнению с теми свободами, которых фашистский режим лишил народ. Теперь, после репрессий Мори, люди спокойно, без опаски отправлялись за город, засиживались допоздна на улице, наслаждаясь свежим воздухом, — и все эти жалкие свободы записывали в актив нового режима, как и огромное удовлетворение, которое выражали те, кто всю жизнь просидел на одном месте, по поводу отмены права на забастовку: ведь теперь поезда уходили и приходили строго по расписанию.

Мори и его присные были, вполне понятно, больше всех довольны. Каждый месяц составляли они длинные списки осужденных — были среди них и приговоренные к смертной казни, вновь восстановленной дуче, — в ожидании похвал министерства внутренних дел, а также полных восхищения и благодарности писем, которые каждодневно поступали от крупных землевладельцев, единственных, кто действительно извлек выгоду из этой бойни.

В конце концов у этой старой ищейки, которую Муссолини возвысил до поста префекта, закружилась голова, чем частенько страдают те, кто пьянеет от успеха: им овладела мания величия и графоманства, он начал писать книги, граничащие со смешным, разрешал устраивать себе при посещении провинций торжественные встречи с триумфальными арками, увенчанными надписью: «Аве Цезарь», и, главное, настолько уверился в благосклонности к нему диктатора, что посмел посягнуть и на высокопоставленных лиц. В результате в его сети попали те бароны, главари мафии, и те политические деятели, занимавшие видные посты в мафии, которые, достигнув вершин власти и богатства, поняли, куда дует ветер, и поспешили примкнуть к режиму, напялив на себя фашистскую форму. Одно из последних разоблачении Мори касалось как раз преступной организации в горах Ле-Мадоние (на деле распущенной уже много лет назад), главарем которой полиция Мори сочла Альфредо Кукко, знаменитого окулиста из Палермо, влиятельного фашистского депутата парламента (впоследствии он был оправдан во время следствия). Другие разоблачения касались богатых и известных хирургов, наживших огромные состояния на тайном лечении в своих клиниках цвета уголовного мира и мафии, или адвокатов мафии, занявших высокие посты при новом режиме.

Эти разоблачения были самой серьезной ошибкой Мори, обнаружившего слабоумие старого полицейского, который, хотя и дошел до чина префекта, так ничего и не понял в политике. Мори не понял того, что спустя 20 лет на лету схватили его преемники, все эти вердиани, мессана, лука и паренце, которые в качестве комиссаров или инспекторов полиции были направлены в Сицилию для возобновления борьбы с преступным миром и мафией, Все эти полицейские с более тонкой политической интуицией прекрасно поняли, что ни один консервативный режим не может быть заинтересован в доведении политического морализирования до крайности, ибо это означало бы дискредитировать и политически уничтожить весь господствующий класс и правящие политические круги, которые являются опорой самого режима. Вот почему, когда вышепоименованные полицейские поняли (и не так уж трудно было это понять), что за бандитом Джулиано стоит мафия Трапани и Монреале, а за этой последней— епископ ( умерший впоследствии в ореоле святости), ряд депутатов христианско-демократической партии, депутатов-монархистов, а также кое-кто из членов национального и областного правительств, то, исходя именно из этих соображений, они предоставили наивным агентам полиции погибать на свой страх и риск, а сами очень осторожно повели переговоры на высоком уровне: приглашали бандитов к себе, беседовали с ними и заключали сделки либо отправлялись на встречи с преступниками с шампанским и тортом в руках, сопровождали адъютанта Джулиано, Гаспаре Пишотта, в Рим и обращались с сестрой бандита, как с королевой.

Мори же, совершенно лишенный политического чутья, в угаре своих успехов не заметил, как наступил час заменить «кассетту» шампанским и тортом, а разоблачения — компромиссом и сделкой.

Вскоре после разоблачения преступной организации в горах Ле-Мадоние бывший полицейский агент Мори был смещен с должности префекта, и о нем более не вспоминали. Депутат же Кукко, которого Мори отдал под суд, был оправдан во время следствия.

После снятия Мори был распущен весь созданный им аппарат, от начальников квестур вплоть до главного прокурора апелляционного суда в Палермо, пресловутого Джампьетро, приобретшего в анналах правосудия печальную известность своим сервилизмом и приспособленчеством во времена фашистского режима.

Преемники Мори стремились сохранить положение таким, каким оно осталось после него, — иными словами, они не мешали членам мафии сводить концы с концами там, где они сохранили целиком свои позиции, ограничиваясь лишь иногда отправкой в административную ссылку кое-кого из мафистов, посмевших возомнить, что они могут действовать с помощью прежних методов пли же слишком открыто.

Мафия как организация исчезла и возродилась лишь с падением фашизма. Был положен конец самым характерным аспектам ее деятельности: угону скота, эксплуатации преступного мира, взиманию своеобразного налога за право заниматься торговлей, за обеспечение мелким торговцам «гарантированного места» и т. д. Это тяжелое для мафии время пережили лишь небольшие группы, самые сильные и самые старке, действовавшие, как правило, в провинции и в традиционных областях (аренда земель, производство колбасных изделий, куда, как утверждают, шел весь украденный скот). Особую известность приобрела фабрика колбасных изделий. Дженко Руссо из Муссомели, нынешнего главаря всей сицилийской мафии.

К началу второй мировой войны деятельность мафии резко сократилась, она насчитывала всего несколько изолированных групп, рассеянных по острову. Тогда можно было решительно покончить с этим явлением и позабыть о нем, но для этого надо было в корне разрешить основные социальные проблемы острова или хотя бы провести солидную аграрную реформу.