Джастис подняла с пола бюстгальтер и надела его. Затем вступила в центр серебряного платья и застегнула «молнию» до самого конца — до шеи.

Я всегда относился положительно к «стриптизу наоборот», но только после, а не до. У меня было сколько угодно времени, пока она закручивала узлом свои длинные волосы, и я с недоумением смотрел на сигаретный дымок, заметный при свете лампы.

— Я сказал что-то не так?

— Вы все прекрасно понимаете! — отрезала девушка. — Могу поспорить, вы считаете себя весьма прозорливым и ловким, Эл Уилер. А посему прощайте, сами ищите своего убийцу!

Схватив сумочку со стола, Джастис пошла к выходу. Я жадными глазами наблюдал за тем, как повиливает ее серебряная нижняя половина спины, пока она не скрылась в прихожей. Потом услышал, как за ней захлопнулась входная дверь, и непроизвольно присел, ожидая, что на мою голову сейчас обрушится потолок.

Путеводный свет. Это какой-то важный пароль? Но почему? И для чего?

«Ясно, не для секса», — мрачно подумал я.

Потом я налил себе «холостяцкий» стаканчик и выключил проигрыватель: кому теперь нужны эти рыдающие струны и душещипательные мелодии?

Мои часы подсказали, что было немногим более половины десятого. Таким образом, ночь практически еще не наступила и было бы просто безумием оставаться в квартире наедине со всеми этими сверкающими серебряными воспоминаниями, вдыхая аромат терпких духов, все еще витавший в воздухе.

Верх моего «остина» был открыт, и я, отъехав от обочины, с удовольствием ощутил на лице дуновение прохладного вечернего ветерка. Разумеется, направился я к Храму любви. Прибыв туда минут через двадцать, припарковал свою тачку в стороне от дороги, ярдов за пятьдесят от ограды.

Шагая к воротам, я спрашивал себя, какого черта я здесь делаю. Коп без ордера на обыск должен быть совершенно ненормальным, чтобы хотя бы теоретически помышлять о проникновении в дом. А коли уж я помешался, решил я, то к чему останавливаться на полпути?

На стоянке перед храмом пристроились три машины. Возможно, одна из них принадлежала Джастис, если только она умудрилась вернуться сюда до меня.

Кованые чугунные ворота были заперты, но я находился в том состоянии, когда, как говорится, и море по колено. Подпрыгнув с разбега, я ухитрился уцепиться за верх кирпичной стены, подтянулся и, перемахнув через ограду, довольно ловко упал во двор.

Сухая Венера теперь купалась лишь в призрачном лунном свете, и я подумал, что Кендалл наверняка скряга, привык считать каждый грош, раз отключает на ночь фонтан.

Подойдя к массивной арке, я заметил свет, проникавший через кованую решетку в двери. Но это не был тот путеводный свет, который я в тот момент искал. Поэтому я резко повернул налево и зашагал вниз по сводчатому проходу. Футах в тридцати от двери я обнаружил раскрытое окно, за которым стояла кромешная тьма, и решил, что любой грабитель при данных обстоятельствах посчитал бы себя счастливчиком, даже если бы он был так же глуп, как и я, отправившись на «дело» без электрического фонарика.

Когда я забрался внутрь, то темнота показалась мне абсолютной. Я довольно долго блуждал с вытянутыми вперед руками, пока не наткнулся на стену и не двинулся вдоль нее в поисках двери. Таковая нашлась. На протяжении еще нескольких нервных минут я тихонько, дюйм за дюймом, открывал ее, пока наконец не преуспел в этом занятии. Поскольку на меня никто не прикрикнул, я выбрался в тускло освещенный коридор, на полу которого лежал толстенный ковер, резко контрастировавший с монастырской строгостью убранства помещения, увиденного мною при первом посещении Храма любви.

Откуда-то доносилась едва различимая музыка. Я пошел на этот ориентир и, пройдя несколько ярдов, обнаружил закрытую дверь. Музыка означала, что за этой дверью находятся люди. На какое-то мгновение мое воображение нарисовало картину грандиозной оргии в этом удаленном от главного входа помещении, где Джастис, возможно, являлась центральной фигурой, а единственно важным, недостающим звеном в буйном веселии был Эл Уилер.

Я не был уверен в законности организации оргий в Южной Калифорнии: всевозможные газетные заметки из раздела светской хроники и сплетен сбивали меня с толку. Но если они не были легальными, то, подумал я, никто не потребует у меня пригласительного билета. И посему смело отворил дверь.

Низвергавшиеся повсюду оглушительные звуки на какое-то мгновение превратили меня в неподвижную статую с открытым ртом, а затем затянули внутрь. Я захлопнул за собой дверь, которая была, скорее всего, звуконепроницаемой, если превращала этот грохочущий бедлам в едва различимый в коридоре шепоток. И тут же сообразил, что я наверняка добрался до самого что ни на есть конца. В течение последнего получаса я определенно распрощался с жизнью, и это была преисподняя — особого рода, для лейтенантов, которые не стали праведниками на грешной земле и любили соблазнять представительниц женского пола не без помощи нежных напевов рыдающих струн.

Дикая какофония адских мелодий причиняла моим барабанным перепонкам невыносимую боль, вызывая страстное желание заткнуть уши. И в дополнение к этому помещение все вращалось перед глазами в постоянно изменяющемся калейдоскопе красок. Темно-синий свет, пронизывающий каждую деталь интерьера, сменялся ярко-розовым, потом зловеще-красным, постепенно выцветающим до нежно-янтарного, замещенного, в свою очередь, лимонно-желтым. И так далее и тому подобное.

Я обратил внимание на то, что мои ощущения быстро теряют остроту, а суждения притупляются. Инстинктивно, шмыгнув в сторону, я за что-то зацепился и упал бы лицом вниз, если бы не успел вытянуть вовремя руку в поисках опоры. Моя ладонь уперлась в стену и затем скользнула по ней. Пальцы наткнулись на выключатель. И тотчас сработал, очевидно, благоприобретенный за годы жизни рефлекс: я повернул его вправо, и через пару секунд музыка смолкла. Рядом с первым выключателем оказался еще один. Я не смог удержаться и щелкнул им. Наверное, вы догадываетесь, что после этого вращение постоянно менявшегося света замедлилось и, наконец, совершенно прекратилось, и комнату залил приятный полуночный свет.

Когда я приспособился к тишине и покою, которые в первое мгновение показались мне еще более болезненными, чем грохот безумной музыки, а мои глаза снова научились различать предметы, я осмотрелся.

Помещение было приблизительно в пару сотен квадратных футов, с низким потолком. На полу лежал такой же толстенный ковер, как и в коридоре.

В голубоватой мгле мне удалось разглядеть также, хотя и не без труда, что в комнате помимо меня находилось еще кое-что. Я не сразу сообразил, что это, и только когда подошел ближе, то понял, что передо мною огромный гроб, установленный наподобие козел. Сделав еще пару шагов, я определил, что изнутри он обит роскошным золотистым атласом, и, наконец, оказавшись в непосредственной близости от него, я убедился, что он не был пуст.

Что греха таить, сердце у меня екнуло, в голову полезла всякая чепуха. Судите сами, вся эта адская музыка и меняющаяся цветовая гамма служили лишь зловещей преамбулой к трупу в гробу! Я утратил способность соображать. Самым естественным было бы завопить от ужаса, но горло у меня сжалось. Я молча стоял, парализованный страхом, а проклятый труп между тем не спеша приподнялся и сел.

То была женщина, и к тому же живая.

Это первая разумная мысль, мелькнувшая у меня в голове, когда я заметил, как у того, кого я почел за покойника, медленно поднимаются и опускаются маленькие груди. Глаза у женщины оставались закрытыми, худенькое нагое тело при голубовато-призрачном освещении отдавало синевой, а два крыла черных волос, обрамлявших лицо, выглядели темнее ночи. Пару раз она моргнула, затем широко раскрыла очи и равнодушно посмотрела на меня. Припухлая нижняя губка подрагивала, и я уже собрался было спросить вдову Мэгнасон, какого черта она сидит в чем мать родила в этом саркофаге, как вдруг она заговорила сама.

— Он исчез, — пожаловалась Гейл недовольным тоном.