"Дорогой Эрл!

Твоя просьба застала меня врасплох. Я понимаю, как тебе нужны эти девять тысяч долларов, но беда в том, что мой банк требует не только поручительство под выдачу кредита, но и документ, заверенный местными властями, о твоей платежеспособности. Вот так-то. Прости, не я это придумал, а уж голосовать за это власти мне просто-напросто не предоставили возможности: наиболее хитрые злодейства законодатели проводят таким образом, чтобы простые люди даже и не узнали об этом. Порою мне кажется, что человечество одержимо копает вокруг самого себя ров, чтобы пустить туда аллигаторов и превратить мир в большую тюрьму, но не догадывается об этом, и не догадывается до той поры, пока ров не будет закончен, а зубастые аллигаторы не получат сан «священной коровы». Вот так-то.

Пожалуйста, сообщи, на какой срок тебе нужны эти деньги, попробуй организовать поручительство и объясни еще раз – не на пальцах, а с цифровыми выкладками, – что за дело ты надумал, сколь оно надежно и в какой временной отрезок ты намерен его провернуть. Вот так-то.

Остаюсь твоим старым другом

Майклом, Серым Наездником".

"Дорогой Майкл!

Деньги мне нужны ненадолго, понимаешь? От силы на пару месяцев. Зачем они нужны мне так срочно, спрашиваешь ты? Отвечаю не на пальцах, а от души (с цифирными выкладками не научился, я доллары хорошо считаю на глаз, а если на бумаге, то путаюсь). На Рио Гранде возле Голубого Брода стоит стадо двухлеток, что-то около трех тысяч голов, и просят за каждого бычка девять долларов, в то время как в Канзас-Сити такой бычок вполне пойдет за пятнадцать баков. Считай сам, какое это выгодное дело. Твой коллега, президент нашего «Скотопромышленного банка» Филипп Тимоти-Аустин, не имеет права давать мне поручительство (а может, не хочет, он из молодых, нашей закалки не имеет). Больше мне не у кого попросить в нашей богом забытой дыре, понимаешь? Самый крупный держатель зелененьких аптекарь Бидл прячет в старом чайнике двести сорок два доллара четырнадцать центов и считает себя богатеем, равным по силе нашему старому приятелю Рокфеллеру вкупе с твоим племянником Морганом-старшим, будь неладны эти акулы…

Филипп Тимоти-Аустин, правда, намекнул, что если ты мой настоящий друг, то выход может быть найден. Для этого необходимо лишь одно условие, чтобы кассиром в твоем банке был верный человек, который отстегнет деньги под мое письменное обязательство вернуть их в двухмесячный срок. При условии твоего за меня поручительства, понимаешь? Тимоти-Аустин сказал, что его кассир есть порождение ада, трусливый суслик, к тому же зять того судьи, которого мы прокатили на выборах, с ним каши не сваришь. Так что я ответил на все твои вопросы, и ты уж ответь на мой: есть ли у тебя верный кассир, или мне купить пару галлонов виски и забыть про тех бычков, которые поправили бы мои дела и позволили построить салун возле той почты, в ящик которой я опускаю это письмо, чтобы оно поспело к тебе завтра поутру.

Остаюсь твоим старым другом

Эрлом – Черной пятницей".

"Дорогой Эрл!

Этот Филипп Тимоти-Аустин неглупый парень, судя по тому совету, который он тебе дал. Наш кассир Билл Сидней Портер – человек очень смешной, как и надлежит быть каждому, кто малюет картинки для их последующей продажи разбогатевшим овцепромышленникам или сочиняет стишки для воскресных газет. Вот так-то. Наш Портер относится именно к такому типу людей – он сочинитель. Я, правда, не очень-то силен в грамоте и не считаю себя ценителем изящной словесности, хотя Ги де Мопассан мне нравится, очень правдиво пишет про то, как блудят в Европе всякие там аристократы, но мой компаньон Андерсон считает Портера надеждой Техаса: «Он и пишет, и рисует, и сочиняет смешные эпиграммы, он прославит наш Остин». Вот так-то. Но Андерсон много чего говорит, и далеко не все из того, что он говорит, сбывается. А даже совсем наоборот.

Но, во всяком случае, Филипп Тимоти-Аустин дал хороший совет. Сразу же по получении твоего письма я переговорил с нашим Портером. Он ответил, что относится к моим друзьям с глубоким уважением, понимает, как «много прекрасного и трагичного пережито» нами сообща, но выразил опасение, что ревизоры могут схватить его за руку, если под выдачу ссуды в девять тысяч долларов не будет соответствующего документа.

«А мое слово разве не документ?» – спросил я, зная, что со всякими там художниками и сочинителями надо говорить не как с нормальными людьми, но как с придурками, которые клюют на сентиментальность, высокое слово, скупую мужскую слезу и все такое прочее. Вот так-то. Портер, ясное дело, ответил, что верит мне, как себе. И что мужская дружба – самое прекрасное, что есть на земле. И ради того, чтобы сохранить ее, он готов на все. Потому что, добавил он, его дочь Маргарет Роуз, которой скоро будет два года, должна расти среди мужчин, которые умеют дружить, ибо только такие мужчины понимают, что значит любить женщину. Вот так-то. Словом, можешь приехать завтра, утренним поездом, и в 11.45 получить девять тысяч долларов. Восемь тысяч бумажками, не совсем новыми, а тысячу – серебряными монетами в прекрасных кожаных мешочках, каждый из которых стоит доллар семнадцать центов. Приплюсуешь эту сумму к процентной выплате, если решишь оставить эти чудные мешочки на память, о своем старом друге.

Майкл, Серый Наездник".

"Многоуважаемый мистер Кинг!

Лишь только зная Ваше ко мне отношение, лишь только памятуя о Вашей давней дружбе с моим покойным дядей Джорджем С. Тимоти-Аустином, я решился на то, чтобы обратиться к Вам с этим письмом и отвлечь на какое-то время от тех государственных дел, которыми Вы, как избранник народа, занимаетесь в Вашингтоне.

Я полагаю, что Вы правильно поймете те мотивы, которые побудили меня обратиться к Вам с этим сугубо доверительным письмом, если вспомните, что в Остине, штат Техас, работает «Первый Национальный банк», для которого не существует никаких законов, поскольку ссуды там выдаются без всякого обеспечения, «по дружбе», в нарушение всех и всяческих Законов Соединенных Штатов.

Если не Вы восстановите порядок, то кто же?!

Примите, многоуважаемый мистер Кинг, мои заверения в самом глубоком уважении, искренне Ваш Филипп Тимоти-Аустин, директор «Скотопромышленного банка» в Остине".

"Дорогой Филипп!

Я очень хорошо помню твоего дядю Джорджа С. Тимоти-Аустина. Только поэтому отвечаю. Письмо твое мне не понравилось. Ты, видно, считаешь всех на земле глупее себя. Да, я сижу в Вашингтоне. Да, занимаюсь государственными делами. Тем не менее я остаюсь Робертом Кингом, который сделал себя своими руками. И не перестал быть человеком, внимательно следящим за бизнесом вообще, а уж в Техасе тем более. Поэтому я не могу не знать, что «Первый Национальный банк» Остина забивает всех своих конкурентов в округе. А уж твой скотский банк тем более. Вот, видно, куда ты зарыл собаку. Но не сровнял землю – сразу же заметно. Как тебе известно, я не имею никакого интереса ни в твоем банке, ни тем более в делах «Первого Национального». Поэтому не вижу нужды нацеплять на грудь бляху шерифа, заряжать револьверы и садиться в засаду, чтобы задерживать всех тех, кто получает ссуды без обеспечения, а по одной лишь дружбе.

Хочу дать тебе добрый совет, сынок: думая о себе, думай и о ближних. Если ты решишь, что об окружающих можно только лишь вытирать подошвы ботинок при подъеме по лестнице успеха, то ты скоро сядешь в долговую яму.

Не сердись за резкость. Я считал себя обязанным сказать правду родственнику моего старого друга Джорджа. Тебя, видно, занесло.