Тебе может показаться странным мое письмо, ибо я всегда стоял на позиции «жесткой руки», но чем дольше я сижу в судейском кресле, чем больше людских трагедий проходит через меня, тем чаще я задумываюсь над тем, кто повинен в людском горе.

Если стать на точку зрения, что преступниками рождаются, тогда возникает вопрос: в какой мере это угодно Создателю? Ведь он творит людей по своему образу и подобию, а ему не нужны ни злодеи, губящие женщин и детей, ни гангстеры, взламывающие банки, ни тихие растратчики с манерами французских сутенеров.

Видимо, все же виновато Общество, Дэйв. А мы с тобою служим его Столпам. И если Столпы не думают о том, как нивелировать полярную разницу, приводящую к преступлению, рожденному обидой неравенства, то нам с тобою сам Бог велел подумать об этом.

Отныне любое сомнение я толкую в пользу обвиняемого, и никто не сможет меня столкнуть с этой моей позиции.

Был бы рад, найди ты возможность приехать ко мне в гости. Я построил очень красивый дом, двенадцать комнат, застекленная веранда и красивый бассейн; мы бы пожили с тобою так, как когда-то в маленькой комнатушке, когда учились в колледже. Поговорили бы всласть. В нашем возрасте, когда мы приближаемся к безжалостному рубежу старости, это порою бывает совершенно необходимо.

Остаюсь твоим другом Бобом, Добрым Судьей, которому за это свернут шею".

"Дорогой Ли!

Меня давно тянет написать очередную безделицу про слово «если бы». О, это великое слово! Когда бы человек смог реализовать его потаенный, мистический смысл, жизнь его стала бы сказочно счастливой.

Если бы я был вором, я бы открыл специальную школу для жуликов и с каждого брал всего лишь доллар за учебу, потому что курс обучения длился б не более получаса, а то и того меньше. Я бы рассказывал тем, кто решил стать на стезю порока, лишь одну историю: в некотором царстве, в далеком государстве жулики работали так массово, что шейх решил сделать образцовый процесс и публично, на страх всем, казнить самого главного вора. Но для этого надо было придумать такую провокацию, которая бы отдала ему в руки злоумышленника. И вот хитрый шейх повелел поставить на площади мешок, полный золота. А страже приказал занять наблюдательные посты как с левой ее стороны, так и с правой, чтобы никто не мог ускользнуть. Если даже предположить чудо и допустить, что жулик окажется сноровистым и сможет убежать, то его все равно опознают те, кто сидел в засаде и справа от мешка и слева.

Тайна существует для того, чтобы про нее узнавали; если хочешь, чтобы о чем-то никто не узнал, не делай из этого секрета; только запретный плод сладок, все разрешенное никого не интересует; пару недель пошумят и забудут то, что было у всех на языке.

Шейх, однако, пренебрег этим золотым правилом, и его приказ страже сидеть в домах, лавках и на чердаках справа и слева от огромного мешка с золотом стал известен самому умному вору царства. Тот купил костюм шута, покрасил правую часть в черный, а левую – в белый цвет, приобрел коня, таким же макаром перекрасил и его, и лицо свое сделал двухцветным. После этого он сел в седло, пришпорил скакуна, понесся на площадь, ухватил мешок – и был таков!

Шейх пришел в ярость. Часть стражников утверждала, что вор был на черном коне в черном костюме, другая – что он был на белом коне и в белом костюме. Полетели в корзины головы стражников, а главный вор купил себе маленький халифат неподалеку и установил с незадачливым шейхом дипломатические отношения, обменявшись с ним послом и консулом…

Если бы я был вором, если бы я сочинил эту сказку, перед тем как заниматься грабежом, я был бы счастливым человеком, не находишь?

…Моя нежная Этол совсем изменилась из-за постоянных приступов туберкулеза. Она взрывается из-за любого пустяка… Разве хоть один мужчина решился бы на брак с прекрасной девушкой, имей он возможность заглянуть в то будущее, когда заботы, трудности, счастье и горе превратят его Дульсинею в совершенно другое существо?!

Страшная безысходность бытия сокрыта в том, что все повторяется, дорогой Ли! Все возвращается на круги своя. Одни считают, что людям надобно постоянно напоминать об этом, и таких большинство, в то время как я отношусь к меньшинству, к тем, кто все больше и больше убеждается: нет, не надо человеков, словно щенков неразумных, тыкать носом в их же дерьмо. Каждому надо оставлять пару грошей надежды, каждый должен быть убежден, что вот сейчас, за поворотом, в свете уличного фонаря ему встретится самая прекрасная женщина; она никогда не изменится и всегда будет ему любовницей, другом, священником, который легко и добро отпускает все грехи. Каждый обязан иметь право верить, что завтра он, устав от многолетних стараний, увидит наконец в лотке, сквозь который мыл породу, серый тяжелый самородок; каждый должен верить в то, что его салун, который был сколочен из досок, вдруг посетит заезжий певец и туда повалит народ, а тут еще пойдут дожди, и поселок будет отрезан от других городков, и люди станут пить, и будут платить за стакан виски не сорок центов, а доллар, и ливни будут продолжаться три недели кряду, и человек станет состоятельным, никого при этом не ограбив.

Ты ведь веришь мне, что я не крал проклятые деньги в кассе «Первого Национального банка»? Ты поэтому должен понимать, что я каждое утро просыпаюсь с верой в чудо: тот, кто знает всю правду, придет в Большое Жюри и скажет собравшимся, что все дело было так и так и Портер здесь пятая вода на киселе.

Беда, впрочем, заключается в том еще, что я не просыпаюсь с мечтой об этом; и засыпаю-то я с такого рода мечтой, и она бывает такой убаюкивающе-сладостной, так мне спокойно жить, когда она живет во мне… Но как страшно расставаться с нею днем, дорогой Ли!

А в общем-то жизнь идет нормально, я много думаю о будущем, строю планы и сочиняю смешную ерунду с использованием многочисленных «если бы»…

Извини за то, что я так долго, скучно и слезливо ныл.

Твой Билл Портер".

"Дорогой Эрл!

Уж и не знаю даже, что написать тебе о последних событиях…

Вроде бы все образовалось, снова в Остине тихо, скандал с делами нашего Банка погашен, твой долг получен, отдан тем, кто возместил недостающую сумму, но ощущение тревоги не отпускает меня. Вот.

Билл Сидней Портер держал себя так, как ты рекомендовал, парень проявил себя молодцом, но в нем после всего родилось какое-то внутреннее ожесточение. То, что он печатает в своем «Перекати-поле», восстанавливает против него очень многих. Начал он с домовладельцев, мол, обижают бедненьких квартиросъемщиков; потом опубликовал злые карикатуры на отцов города, а теперь стал заниматься правдоискательством в вопросе о «диких землях», которыми пока еще можно с выгодой спекульнуть. Вот. Теперь мои отношения с ним таковы, что говорить откровенно, как раньше, уже нельзя. Я чувствую себя неловко; говоря честно, во всем том, что на него обрушилось, виноват один я. Конечно, пока что я не допускаю мысли, что он решится во всеуслышание сказать правду, да и в конце концов больше поверят мне, чем ему, но удар по репутации, теперь уже лично моей, а не банковской, это может нанести.

А парень он странный, я вроде говорил тебе… Здесь уже забыли, как он стал зятем миссис и мистера Роча, одного из самых состоятельных граждан Остина, но я помню. Вот так-то. Тот его поступок совершенно не вяжется с его нынешним обликом: действительно, своровать дочку Этол, отвезти ее в церковь и венчаться без согласия родителей – штука в наших краях рискованная, а Роч – такой мужик, который умеет постоять за честь падчерицы.

Я бы не хотел, чтобы Портер показал зубы, а два факта – история с похищением будущей жены и теперешние нападки на уважаемых граждан, когда многие разделились во мнениях – был мой кассир вором или нет, – вполне позволяют считать, что он вполне может пойти на то, чтобы зарычать оскалившись, а потом и укусить.