Рушатся и привычные представления о рязанской деревне. Громадный монолит рязанского крестьянства приходит в движение. Здесь также нарождаются люди, известные всей стране, носители тех благородных человеческих качеств, что положены в основу нового общества. Взгляните на них хотя бы на районном рязанском съезде, — и на тех, что уверенно («не впервой!») направляются в президиум, и на тех, что перебирают свои записи перед выступленьем. Это четкие, подобранные люди, хозяева своих полей. Это фланговые великого фронта, — по ним равняется все, что не хочет оставаться в стороне от стремительного потока. (Как все они не похожи на вчерашние «эталоны» ведущего человека!) Вот этот, проходит мимо, бритый и как бы с ветерком, в лице, в хорошем пиджаке, с борта которого смотрит орден… это Федор Ларионович Поляков, председатель Кораблинского колхоза. Он участник того кремлевского совещанья, где впервые была произнесена формула урожая в 7–8 миллиардов пудов зерна. В его колхозе дома кроются черепицей, у него половики и зеркала в колхозных хатах, сад в четыре с половиной тысячи корней (двадцать девять мичуринских сортов), высокая агротехника, машины, каменная школа на четыреста человек и, несмотря на свирепую засуху лета, 2,1 клг. на трудодень плюс пять кило картошки. Расспросите у него про колхозные банкеты в годовщину Октября, на которые не стыдно пригласить и секретаря райкома, про работу комбайна (как долго, с недоверием, ходили за машиной мужички и сказали хором: «Правильно, чистота, ни зерна не просыпал!»), про планы на будущее расспросите его! А он — простой столяр и штукатур, сезонник, что работал в Егорьевске за тридцать шесть целковых в лето, с трех утра до девяти вечера. Когда молодым его кинули на фронт, в 319-й Бугульминский полк, и скомандовали — «цепью», он растерянно искал у себя люд ногами эту самую (железную, конечно!) цепь. Его драл за вихры рязанский поп, потому что мальчишка и тогда уже сомневался в возможности накормить пять тысяч голодных людей пятью даже ковригами, даже божьего хлеба. Его отстегал хлыстом офицер, которому он несвоевременно отдал честь… Его социальный университет был обширен и со множеством всяких факультетов. И вот, он организатор комитета бедноты, разведчик в отрядах против Мамонтова; географию своей страны он изучает пешком, вместе со всей Красной армией; вместе с нею он наступает на хвост Деникину, когда тот откатывается к Кубани (ген. Фостиков), он возвращается домой, вышибает из Сельпа кулацкое жулье, он…
Вот этот, следующий за ним — коренастый и пристальный, это Давид Федорович Анохин. На посту предсельсовета в с. Зубенках он просидел семнадцать лет. Его биографии в общих контурах похожа на поляковскую. Его сын кончил семилетку, дочь — фельдшерица Желтухского района. Сам он двенадцати лет встал к отцовской сохе. У него в Зубенках клуб на полтораста человек, две неполно-средние школы, одна из них — новая; у него четыре раза в месяц кино; он неоднократно премирован районом.
Еще совсем недавно родные рязанские Палестины вздумал навестить покойный И.П.Павлов. По этому случаю были заготовлены яблочные пироги («чем богаты!»), колхозники принарядились; девушки в беретиках поднесли великому ученому цветы. Он спросил, колхозники ли они. «Да». Он спросил, есть ли среди них окончившие вуз. Яша, председатель кораблинского сельсовета, попросил «таковых» поднять руку. Подняли руки семнадцать человек. Иван Петрович опустил голову и молчал.
— Земля здесь хорошая, — сказал он вдруг (Поляков подозревает, что он еще до войны навещал изредка соседнего помещика Федосеева). — Здесь, бывало, сам сем сбирали!
Поляков усмехнулся:
— А сам пятнадцать, как вы на это взглянете, Иван Петрович?
Павлов заволновался: «…вы извините, я потому так, что… Я все должен рукой пощупать. О, я еще приеду к вам…» И прозвучало совсем искренно его стариковское «пожить бы еще!» Но ему так и не удалось навестить еще раз кораблинцев и послушать, какие песни стали петь на его рязанской родине.
Чрезвычайный районный съезд проходит в новом клубе одного из заводов. Не спроста у его ворот две гранитных фигуры — атлета и атлетки, столь необычных дли невзрачных здешних мест: отсюда начинается обновленная Рязань. Отличный зал и много света. Два великих вождя, имена которых повторяют трудящиеся земли, смотрят в будущее с гигантского транспаранта. Съезд пристально слушает доклад секретаря Московского комитета партии. Это все планы ближайших побед, но самый штаб сегодня заседает в Рязани. Делегаты народа поднимаются на трибуну; уже никто из них не конфузится тысяч глаз, направленных на них из зала: привыкли, привыкли!.. Народ — громадная лаборатория, где вызревают формулы навыков и порядков нашего завтра. Стало обычным, чтобы съезды заканчивались показом местной художественной самодеятельности. И вот поет рабочий хор; трещит от гопаков и кабардинок добротный настил клубной сцены; хорошо сегодня пляшется в Рязани! Дети, чудесная цветочная рассада новой земли, танцуют перед вами. Выходят женщины в хороводе, пестром, как радуга… Так вот как выглядят они сегодня, бабы рязанские. Эту самую песню мы слыхали не раз; ее певали с фальшивой жеманностью сомнительные девицу в этнографических костюмах. Но так, как призвана была звучать эта песня, она звучит только теперь. И с какой силой слово Сталин, ставшее песенным на языках наших народов, летит сейчас с этих румяных губ!
Солнце взошло. Какое утро-то, товарищи рязанцы!