Джомо примитивен и предсказуем, а Имс твердо уверен в том, что самый лучший экспромт – это экспромт, загодя приготовленный. Нет, конечно, он не пытается предугадать все. Это невозможно, а главное – скучно и неспортивно, но все-таки даже случайности должны быть просчитаны.

Предупреждение Аазира вовсе не стало для Имса громом с неба. Нет, он давно ожидал чего-то в этом роде и поэтому заранее подготовился. Это стоило ему недели, потраченной на слежку, впрочем, без особого напряга, потому что Джомо поразительно беспечен. Имсу даже как-то неловко: все это похоже на разорение детской песочницы злым вредным дядькой.

Однако деваться некуда, проблема достигла той милой стадии, когда решать ее необходимо, поэтому Имс ждет среди пованивающих гнилых досок, между делом надеясь, что не успеет пропитаться всем этим амбре.

А то получится нехорошо.

Джомо появляется на пятачке как по заказу, в полном соответствии с составленным в уме Имса расписанием. Дверь раскрывается, пропуская наружу его черную массивную фигуру, следом вырывается плотная волна музыкальной какофонии, и створка тут же отсекает свет и грохот, оставляя Джомо наедине с ночью.

И с Имсом.

***

Имс выжидает еще несколько минут. Спешить нет никакой нужды. Он, прищурившись, наблюдает, как Джомо в углу опустошает мочевой пузырь, и только тогда выбирается из своей засады, стараясь не рассмеяться, когда Джомо, спугнутый шорохом, суетливо застегивает штаны.

Однако надо отдать ему должное, он быстро берет себя в руки.

– О, Имс! Вот уж не ожидал! – раскатисто произносит Джомо, и его толстощекое лицо, не приученное скрывать эмоции и мысли, переполняется превосходством.

Имс мысленно пожимает плечами – иногда неспособность людей реально оценивать опасность его просто поражает! Вот взять того же Джомо: чувство самосохранения у него пребывает приблизительно на уровне трехлетнего ребенка, и Имс совершенно искренне изумляется, как Джомо ухитрился дожить до такого, в общем-то, зрелого возраста. А где же животное предчувствие опасности, свойственное не измученным цивилизацией племенам? Джомо убедительно доказывает, что это такой же миф, как и любая другая банальность.

– Все же решил договориться? – Джомо ласков как никогда. – Вот это правильно, мужик, правильно! Ты быстро соображаешь для англичанина – с хозяевами лучше договариваться! Прошли те времена…

Дальше Имс, конечно, не слушает. Какой смысл? Сейчас на первый план выходит другое – запахи, движения, ощущения. Слова сейчас вовсе не важны, это всего лишь звуковые колебания в пространстве, и не сказать, чтобы приятные – английским Джомо владеет не очень, произношение не ахти, исковерканные звуки царапают слух Имса, вызывая желание немедленно убрать эти помехи. Имс переключается в другой режим: воздух вокруг него словно становится реже и прозрачнее, очертания предметов обретают острые, четкие грани, крылья носа натягиваются от интенсивности запахов.

Имс окончательно выходит из-за стены ящиков, мягко переставляя ступни. Все тело сейчас как пружина, готовое распрямиться с максимальной отдачей.

– Мечтать вредно, Джомо, – говорит Имс, приближаясь почти вплотную этим кошачьим шагом, и поправляет повешенный на левый локоть пиджак. Пиджак полностью скрывает Имсово запястье и зажатый в нем обратным хватом узкий длинный стилет – и это отнюдь не антикварное оружие.

– Что? – переспрашивает Джомо, подаваясь к нему – голос Имса слишком тихий, и Джомо по-прежнему не чувствует ничего, кроме всепоглощающего самодовольства.

– Мечтать вредно, – четко повторяет Имс и широко улыбается.

Это вовсе не та вкрадчивая, обещающая улыбка, которой он улыбался Артуру в тот вечер у Патриса. Это самый настоящий оскал, воскрешающий в памяти распахнутую пасть акулы, – кривыми острыми зубами, которых, кажется, гораздо больше, чем положено обычному человеку.

Обычные люди не имеют к Имсу никакого отношения.

Имс делает последний шаг. Удивление на лице Джомо вспыхивает и ширится, ширится, рука Имса плавно, по элегантной круговой траектории взлетает наискосок вверх, вспарывая горло Джомо, как натянутый на раму холст, и Имс доворачивает кисть, чтобы уж наверняка, чтобы увидеть, как из рассеченной сонной артерии широким потоком хлынет кровь, и на мгновение, на одно мизерное, восхитительное, долгожданное мгновение дает волю тому, Другому.

Блаженство.

Брызги крови бисером оседают на коже, запах врывается в ноздри, шибает в нос и ударяет в голову, внутренности сжимаются в болезненном и восхитительном спазме, и очень, очень, очень трудно удержать рвущийся с губ стон.

Блаженство.

Едва слышный хрип Джомо отлично заменяет собственный подавленный стон, и бесконечное удивление в его широко распахнутых глазах выводит восторг на новый виток.

Иногда, когда вот так – телом к телу, кожей к коже, лицом к лицу – это слишком похоже на секс, это слишком похоже на густой, выжимающий внутренности оргазм – когда синхронно расширяются зрачки, когда два выдоха сливаются в один, когда тело в твоих руках вздрагивает последний раз и дико, невыносимо хочется сказать: «Потерпи, потерпи еще немножко, сейчас все будет»…

Ну, хватит.

Впереди другое, такое же вкусное, обещает Имс.

А может быть, и лучше.

И в любом случае, нельзя давать слишком много воли. Поиграли, и хватит.

***

Заляпанный кровью пиджак оканчивает свое существование в пакете с пищевыми отходами в мусорном баке ресторана в десяти кварталах западнее. Имс избавляется и от фотоаппарата тоже, разбив его о решетку сточной канавы и отправив туда обломки.

На рубашке есть следы крови, он знает это, но большую часть принял на себя пиджак, а рубашка слишком пестрая, чтобы на ней было что-то заметно. Да и не собирается Имс разгуливать в ней при белом свете. Рубашка не доживет до следующего утра, а Имс, рассветной ранью возвращающийся из «Савоя» к себе домой через черный ход бара в слишком тесной ему бледно-голубой рубашке Артура, предпочтет не заметить подавляемой улыбки Аазира.

И когда Аазир сочувственно выставит перед зевающим Имсом чашку густого пряного кофе и между делом заметит, что, по слухам, Джомо не удалось пережить прошедшую ночь, Имс только душераздирающе зевнет еще раз, сонно хлопнет ресницами и, растирая ладонью покрасневшие глаза и неловко поводя плечами в расходящейся по швам сорочке, только хмыкнет и равнодушно скажет:

– Туда ему и дорога. Мечты – слишком вредная штука.

***

Артур буйный и непредсказуемый, а самое главное и замечательное, что эти буйство и непредсказуемость происходят от того, что Артур сам не знает, чего хочет.

Имс терпеливо ждет, когда Артур придет хоть к какому-то решению. Ждет под дверью в коридоре отеля, интимно освещенном тусклым желтым светом, ждет, когда держит Артура за талию уже в номере, ждет, когда Артур замирает прямо у него в объятиях и смотрит куда-то внутрь себя, словно советуется с невидимым собеседником. Вот это уже Имсу совсем не нравится: невидимый неизвестный третий его совсем не устраивает, пусть даже и в голове Артура. Тем более, если он в голове у Артура.

Терпение Имса лопается именно в тот момент, когда Артур наконец-то определяется с дальнейшими планами – он, видите ли, не будет с ним трахаться! Ну конечно! Имс закатывает глаза и запускает ногти Артуру в спину, от души, с приличной долей садизма. Пора показать, кто тут хозяин положения.

Артур вцепляется в него с равноценной силой, рубашка на Имсе рвется с таким звуком, с каким обычно рвется обертка подарочной упаковки. Имс зажмуривается, с силой втягивает в себя воздух, ведет ладонями вниз, от ребер ниже, к талии, запускает руки под эластичный пояс дурацких шелковых штанов – неужели кто-то на самом деле это надевает, чтобы спать?

В голове проносится стая идиотских мыслей: кому вообще нужны пижамы и почему в номере с кондиционированным воздухом вдруг так сильно, непонятно пахнет разогретой саванной, и еще – что кожа на ягодицах Артура вдруг покрывается мурашками.