Миссис Уэйнбридж несла завтрак на подносе, поднимаясь по лестнице и пыхтя, как старый паровоз.

— Вот сюда, дорогая, — добродушно сказала она, поставив поднос на столик, стоящий возле кровати. Было что-то необыкновенно трогательное в мягком йоркширском акценте миссис Уэйнбридж; он был так же привычен для Селестрии, как горячий ломтик хлеба с пастой «Мармайт», теплое молоко и мед. — Ни за что не поверю, что ты выспалась прошлой ночью в поезде. — Она выпрямилась и поправила свой белый фартук. Миссис Уэйнбридж была мягкой и округлой, как суфле из кукурузного сиропа, цвет ее волос напоминал серых диких голубей, а лицо было теплым и свежим. Ее карие глаза были красными от постоянных слез, хотя она не хотела, чтобы Селестрии стало известно, как много она плачет.

— Я не знаю, что с собой поделать, — вздыхала Селестрия, вставая с отцовской постели. — Кажется, что он по-прежнему здесь, не правда ли, Уэйни?

— Когда мой отец умер, я целыми днями сидела в его комнате, перебирая вещи. — Миссис Уэйнбридж сочувственно улыбнулась. — Каждый предмет вдруг приобрел особое значение, потому что он когда-то принадлежал папе. Нужно стараться хранить в памяти только все хорошее, что ты любила в дорогом человеке, и как можно чаще возвращаться к приятным моментам своего прошлого, а не вспоминать о бесцельно прожитых годах. — Она нервно сглотнула, стараясь следовать своему собственному совету. Интуиция подсказывала ей, что в этой истории что-то неладно. Существует поверье: когда сорока снова возвращается в свой сад в июле, то стоит ждать беды. Уэйнбридж тщетно пыталась найти вторую сороку: как говорится в известной английской считалке, одна — к несчастью, а две — к веселью. Но чертова птица была одна.

— Я хочу понять, почему он решился на такой шаг.

— Возможно, ответ на этот вопрос ты никогда так и не узнаешь. Только ему одному это известно.

— Но должны же быть ключи к разгадке, — настаивала Селестрия. — Я обследую каждый дюйм этой комнаты и его кабинета. И обещаю, что обязательно найду какую-нибудь зацепку.

— На твоем месте я бы не стала будить спящую собаку, а оставила бы все как есть. Ничего хорошего из этого не выйдет. — Миссис Уэйнбридж наблюдала, как Селестрия впилась зубами в ломтик хлеба с медом. Мед был с пасеки, которую Арчи держал в Пендрифте. — Вот так, молодец, моя девочка, — сказала она с нескрываемым удовольствием в глазах. — Покушай хоть немножко. Тебе сейчас нужно хорошее питание и немного нежной заботы и любви. — Она знала, что последних двух Селестрия от матери не дождется. — Я сделаю тебе омлет на обед и оставлю кое-что в холодильнике на ужин.

— Спасибо, Уэйни.

Глаза старой женщины заблестели от слез.

— Я знала тебя с малолетства, — сказала она и, на минуту закрыв глаза, постаралась сдержать вдруг нахлынувшие на нее чувства. — Мы все пережили войну и безвозвратную потерю тех, кого любили. Я была свидетелем бомбежек Лондона. Но я не оставила этот дом ни на секунду, даже когда моя сестра настоятельно предлагала мне пожить у нее в Йоркшире. Я хочу сказать, Селестрия, что в жизни случаются и плохие вещи. Мы преодолеваем их, потому что нет другого выхода. Возможно, ты так никогда и не узнаешь, почему твой отец добровольно расстался с жизнью, и его решение вот так уйти может не иметь ничего общего ни с тобой, ни с Гарри, ни с Памелой. Для мужчин не существует никаких законов, кроме собственного мнения, и порой их поступки определяются вещами, которые нам, женщинам, просто не дано понять. Я любила Алфи, но иногда, ей-богу, не понимала его глупого поведения. Ты стала прекрасной молодой женщиной. Ты найдешь порядочного человека, который будет тебя любить и заботиться о тебе, и у вас появятся свои дети. Жизнь начинает течь в совершенно другом измерении, когда ты должен думать о своей собственной семье.

А в это время Селестрия уже вытаскивала ящики отцовских тумбочек.

— Только Господу известно, что я здесь найду. Я ведь даже не знаю, что ищу.

— Ты найдешь все вещи в полном порядке, и ничего более. Мистер Монтегю очень любил порядок и опрятность. Он управлял домом как по военному уставу. Я всегда должна была убирать за твоей матерью, но мистер Монтегю совершенно не похож на нее.

Селестрия находилась в своем собственном мире, вынимая книги и скользя взглядом по старым фото и письмам, связанным веревкой.

— Пожалуй, я спущусь вниз, — сказала миссис Уэйнбридж, нерешительно задержавшись в дверях, — и оставлю тебя со всем этим.

Селестрия мельком взглянула на нее.

— Спасибо, Уэйни. Даже не знаю, что бы я без тебя делала. — Настроение миссис Уэйнбридж поднялось от полученного комплимента, и она, счастливая, спустилась по лестнице.

Селестрия провела все утро в гостиной отца. Она обнаружила какую-то настольную игру, которая выглядела так, как будто до нее никто и никогда не дотрагивался, и выцветший альбом зеленого цвета с его детскими фотографиями, а также снимками других членов семьи, сделанных в Пендрифте. Казалось, отец всегда был одет с иголочки, его лицо излучало радостную, как у обезьяны, улыбку, и почти каждый раз он держал трость, зонтик или шляпу, рисуясь перед камерой. К удивлению Селестрии, ее бабушка тоже улыбалась, и это выражение радости на лице делало ее практически неузнаваемой. Там же, в ящиках, лежали коробки со значками и пуговицами, сувениры и открытки, книги по истории, старые комиксы и ровным счетом ничего, что хоть как-то предвещало бы несчастье. Все аккуратно сложено в ящики, как будто отцу нужно было знать, где конкретно находится тот или иной предмет в случае необходимости. Селестрия вдруг вспомнила о том, что шнурки на отцовских туфлях оказались развязанными, а это отнюдь не похоже на человека, столь щепетильного даже в мелочах. Она попила чаю, встала, положив руки на талию, и огляделась вокруг. Комната была уютной, хотя человек, живший здесь, покинул ее, и содержала только личные вещи, говорящие об удовлетворенности жизнью. «Это только подтверждает мою версию о том, — рассуждала она про себя, — что папа не желал покончить с собой. У него просто не осталось выбора. Кто-то подтолкнул его к этому. И я собираюсь во что бы то ни стало выяснить, кто именно это сделал».

Она, как вор, обыскивала его кабинет, представляющий собой огромную комнату, высокие подъемные окна которой выходили в сад. Одна стенка была полностью заставлена книжными полками, до отказа заполненными книгами по истории и классическими романами, хотя сейчас она с трудом могла припомнить, чтобы он читал что-либо, кроме газет. Каминная решетка была пустой, однако приятный запах дыма, смешавшись с ароматом его сигар, впитался в темно-малиновые шторы и обивку дивана. Бархатное кресло выглядело большим и пустым, а скамеечка для ног, стоящая напротив, казалось, дожидалась своего хозяина, хотя было ясно, что он никогда больше не воспользуется ею. На стене, как раз над камином, висел портрет его отца Айвена, который пристально смотрел на нее своими глубокими любящими глазами, а на камине стояли огромные часы, сделанные из орехового дерева, которые громко и неустанно отсчитывали минуты. Сейчас ее отец был таким же мертвым, как и этот портрет, но время не остановилось, а продолжало свой бег несмотря ни на что.

Селестрия выдвинула ящики письменного стола и тщательно их исследовала. Она не знала, что именно ожидала найти, и ближе к ленчу с полным разочарованием признала, что, возможно, ей так никогда и не удастся доказать свою версию. Миссис Уэйнбридж готовила омлет на плите, ее полные руки управлялись с яйцами и сковородкой со сноровкой женщины, чья жизнь была посвящена обслуживанию других.

— Я везде посмотрела, Уэйни, — сказала упавшая духом Селестрия. — Я не нахожу ничего подозрительного. Кажется, я даже забыла, что произошло с папой, и начинаю оплакивать его, как тетя Пенелопа. — Она отчетливо произнесла имя своей тетушки, выделив его таким образом.

— Да ты и говоришь, как она, — засмеялась миссис Уэйнбридж.

— Она-то уж точно не думает, что в папином самоубийстве есть что-то подозрительное.