В прошлый раз Генчик еле увернулся от опасности. Оказалось, что трава-двухвостка разрослась в сплошную чащу и подобралась к нижнему краю осыпи. Еще чуть-чуть и было бы такое приземление, что ой-ей…

Ну ничего, сейчас он наведет порядок.

Генчик извлек из чехла ржавый, но с отточенным краем клинок. Примерился. Изогнулся, словно лихой казак в седле, и несколько стеблей под самый корень — ж-жик!

…— Эй ты, похожий на чайник! Чего там развоевался!

Чуть в стороне от поворота дороги нависал над оврагом обшитый серыми досками дом. Острый угол дома выдавался в пустоту и его подпирали просмоленные балки. У этого дома, держась за кривой оконный ставень, стояла тощая девчонка. С растрепанными темными косами и торчащими ушами. В пятнистом желто-малиновом платьице. Снизу было видно, какие у нее красные в белую полоску трусики и длинные поцарапанные ноги.

И вся она была длинная. Наверно, на голову выше Генчика. Ссориться не имело смысла. И Генчик миролюбиво уточнил:

— Это почему же я «похожий на чайник»?

— А вот так! У нас на самоваре такой чайник есть! Синий с белыми кружочками.

Генчик не придумал, что ответить. Почесал рукояткой ножа подбородок. И все так же мирно спросил:

— Ну и что?

— Да ничего… А траву не трогай!

— Она твоя, что ли?

— Она общая! И моя тоже! Раз под нашим домом растет!

— От вашего дома тут еще десять метров!

— А хоть тыща! Говорят, не трогай!

Генчик и не трогал больше, но девчонка сжала губы и скользнула вниз (цветное платьице взлетело до локтей). Съехала по глине на своих босоножках, как на лыжах. И вот она — перед Генчиком. Решительно смотрит сверху вниз. Косы торчат, оттопыренные уши грозно розовеют, в темных глазах — зеленые огоньки, как у сердитой кошки.

Ну да, у Генчика клинок, почти что меч, но не грозить же им девчонке. Конечно, она вредная и длинная, но ведь безоружная. Да и кончится это, скорее всего, так: нож она отберет, а Генчику надает по шее. Он в девчоночьих глазах прочитал именно такое намерение.

Генчик сказал рассудительно:

— Чего ты из себя десантника строишь? Прыгаешь человеку на голову! Лучше объясни нормально: почему нельзя вырубать колючки-то?

Она объяснила с ноткой сожаления по поводу мальчишкиной тупости:

— Ну, это же зелень! Она воздух очищает! Зелени на Земле все меньше и меньше, надо каждую травинку беречь!

— Ничего себе «травинка»! — Генчик машинально почесал ножом ногу. — Джунгля ядовитая! Сорняк!

— Сорняк, это если он посевам мешает! А здесь он — просто трава. Растет и никому не вредит. Может, он на тебя смотрит и тоже думает: вот сорняк…

— Трава не умеет смотреть и думать, — набыченно сообщил Генчик.

— Откуда ты знаешь? Некоторые ученые говорят, что умеет! А ты — ножом. Вдруг ей больно?

Генчик вспомнил Козимоду, жующую поросль на косогоре.

— Теперь что же? И сено не косить? И скот не кормить?… И всем помирать?

— Сено — это для пользы! А тут какая польза, если все вырубишь?

— А такая! Чтобы можно было прыгать и в колючки не въезжать!

Девчонка поглядела вверх, потом на заросли двухвостки. Все поняла. Подбородком показала на Генчиков бинт:

— По-моему, ты уже допрыгался. — В голосе ее почудилась капелька сочувствия.

— Это чепуха, — мужественно заявил Генчик. — Это даже и не здесь…

— Ну а здесь когда-нибудь голову сломаешь.

Генчик мигом нашел ход для достойного отступления:

— Как же я сломаю, если ты косить не даешь? Значит, и прыгать нельзя… Ты же здесь хозяйка, с хозяевами не спорят… — Это он снисходительно так сказал. Будто взрослый, уступающий ребенку.

Длинная девчонка стала словно поменьше ростом. Глянула виновато.

— Можно ведь, наверно, и другое место найти. Для прыжков-то…

— Может, и найду, — вздохнул Генчик. — А ты… скажи, ты по правде думаешь, что траве больно, когда рубят?

Она свела маленькие пушистые брови.

— Я в этом просто уверена.

Генчик вдруг представил, как его этим вот ножом — по ногам. Это тебе не клюквенное варенье…

Он сумрачно затолкал клинок в ножны. И протянул девчонке.

— Ладно, бери…

— Зачем? — Она вроде бы даже испугалась.

— В хозяйстве пригодится. Мне-то он был нужен только вот для этого, — Генчик кивнул на заросли. — А теперь чего я буду с ним таскаться…

Девчонка неуверенно взяла «оружие».

— Им можно лучину колоть для самовара, — посоветовал Генчик. — У вас же есть самовар.

— Ага… — она неуверенно улыбнулась. И Генчик вдруг увидел, что один зуб у нее малость кривой. Как у него. И тогда он весело спросил:

— А правда у вас такой чайник есть? — И оттянул подол рубашки.

— Правда, — она заулыбалась пошире. — А что? Красивый чайник…

«Вот поглядишь на него и меня вспомнишь», — подумал Генчик. И стал глядеть вверх, на откос, потому что вдруг застеснялся.

Девочка сказала:

— Видишь ли… эта трава полезна еще вот чем. Она может разрастись и тогда укрепит эту осыпь. А то наш дом уже совсем съезжает в овраг. Он старый, еще прадедушкин.

— Не съедет. Подпорки-то вон какие крепкие, — сказал Генчик. Он по-прежнему смотрел вверх.

— А ты… если тебе нравятся всякие прыжки и полеты, приходи к нам, — тихо сказала она. — У нас на дворе качели есть, большущие. Прямо дух захватывает…

— Может, и зайду…

— Сейчас? — откровенно обрадовалась девочка.

— Сейчас не могу. Надо в магазин… Ну, пока.

И Генчик по тропинке рядом с осыпью стал легко подыматься к Кошачьему переулку. И посвистывал сквозь дырку от зуба:

Ему хотелось оглянуться, но он не решился. И сказал себе, что это было бы несолидно.

Когда-то Утятино считалось отдельным поселком. И Окуневка, что на другом берегу Верх-Утятинского озера, была самостоятельным большим селом. Но потом они стали районами Белорыбинска. Их соединили с городом кварталы новых домов. Но не везде соединили. Кое-где между поселками и городской окраиной лежали болота, рощицы и сады с редкими дачами — как в давние времена, когда Белорыбинск был еще Краснорыбинском.

Трамвайная остановка Утятинская располагалась на пригорке, и с нее видно было, как дымит трубами, блестит стеклами многоэтажек и втыкает в небо острие телебашни городской центр. А у самого пригорка темнело камышами Тарелкино болото, где, говорят, развелась в последние годы всякая нечисть. Из-за нарушенной экологии…

Генчик передернул плечами.

Подъехал дряхлый вагончик дачной линии — он ходил от коллективных садов до кольца в Зеленом квартале. Оттуда разбегались две линии: одна Окуневская, по берегу озера, другая — Городская, в главный район Белорыбинска.

В полупустом вагоне Генчик без приключений доехал до Зеленого квартала. Здесь вокруг площади стояли девятиэтажки салатного цвета.

А на самой площади был небольшой рынок. До «Юного техника» оставалось всего два перегона по Окуневской линии. Можно бы и пешком, но не хотелось. Жарко уже было.

Пока не подошел трамвай с нужным номером «семь», Генчик бродил вдоль столиков, за которыми тетушки продавали вперемешку все на свете: помидоры и кружевные лифчики, черешню и домашние туфли, зеленый лук и старинные подсвечники… Любопытно!

Из-за любопытства Генчик и потерял бдительность. Недалеко от пивного киоска его «прихомутали» пятеро.

— Эй ты, покалеченный! Куда торопишься?

— На трамвай, — робко сообщил Генчик. Хотя понимал, что никакое смирение тут не поможет. Выходов два: или «ноги-ноги», или откупайся. И при этом все равно можешь заработать по шее.

Обступили Генчика со всех сторон.

Главным в компании был, видимо, пацан с животиком и пухлой рожей.

«Круглый», — мысленно обозвал его Генчик.

Круглый облизал толстые губы и выдохнул:

— Откуда такой? А?