— Заходи, раз не сбежал!

Конечно, она была притворщица. Баба Яга. Заманит, а там: «Садись-ка, милый, на лопату, я тебя в печь…» Подумал так Генчик и… пошел. Что-то было тут сильнее страха. Непонятная такая тяга. Да и драпать теперь — это совсем уж стыд…

В обширном дворе (не двор, а скорее запущенный сад) стоял приземистый дом. Весь настолько перекошенный, что одни окна были в метре от земли, а у других нижний край прятался в траве. Большие были окна. С точеными шишками на карнизах. А одно окно — особенное, восьмиугольное, совсем большущее. С хитрым узором деревянного переплета.

Таким же косым и удивительным, как весь дом, оказалось ступенчатое крыльцо. С козырьком из чугунного узора, с дверными створками, на которых вырезаны были красавцы-павлины (перья их хвостов кое-где пообломались).

Хозяйка поднялась на крыльцо. Оглянулась.

— Проходи.

Генчик покорился судьбе. Старуха пропустила его вперед.

В сенях было полутемно, в широкой прихожей — тоже. Мерцало узкое зеркало. Чуть ощутимо пахло то ли ванилью, то ли корицей (Генчик не разбирался в пряностях).

С неожиданной мягкостью старуха спросила:

— Ты не обидишься, если попрошу снять обувь? Я вчера выскребла полы…

Генчик дрыгнул ногами, стряхнул сандалии. Ступил на вязаный половик.

— Иди за мной. Сюда…

Это была комната с восьмиугольным окном. Снаружи темнели мокрые кусты сирени. Воздух от этого был зеленоватый. Это все, что сначала увидел Генчик. Потому что почти сразу он зажмурился от знакомого ощущения…

Под ногами были прохладные половицы. Не крашеные, а из голого дерева, которое, когда моют, для чистоты скребут еще ножом.

Такой пол был в деревянном доме у бабушки (когда бабушка была еще жива и маленький Генчик ездил к ней в село Загорье). Так замечательно было ступать по этим доскам босыми ногами!

Вот поэтому он и закрыл глаза. От сладкого воспоминанья.

А когда открыл — увидел корабль.

Корабль был длиной около метра. А если считать с наклонной, торчащей впереди мачтой (кажется, называется «бушприт»), то еще больше.

Хотя не было парусов и между мачтами торчала пароходная труба, Генчик сразу понял: это парусник. Вроде «Дункана» из кино про детей капитана Гранта. Две откинутые назад мачты были высокие, стройные, в окружении натянутых снастей. А корпус — узкий, остроносый. Быстроходное судно.

Была в паруснике та особая красота, которая манит в дальние края.

Генчик тихонько засопел от восхищения.

Модель стояла слева от окна, на столике с витыми ножками. Старуха, сменившая твердые башмаки на войлочные туфли, подошла к модели.

— Ну-с, вот это и есть работа.

— А что тут делать-то? — почтительным шепотом удивился Генчик. Он уже ни капельки не боялся. Босыми ступнями он впитал из деревянных половиц ласковость и успокоение. — Это ведь совсем уже готовый… корабль.

— Не совсем. Здесь еще немало возни с такелажем. Со снастями. А я… смотри! — Старуха размашисто повернулась к Генчику (он даже вздрогнул). Протянула руки.

Старухины пальцы, которыми она недавно так крепко хватала Генчика, были корявые и узловатые. И пятнистые, словно в разросшихся веснушках.

— Вот, юноша… Лет через шестьдесят, возможно, и ты узнаешь, что такое артрит, полиартрит, ревматизм, остеохондроз и высокое артериальное давление. Все прелести, от которых старые руки дрожат и не слушаются… А твои пальцы — я в магазине на них просто залюбовалась: как ты делаешь тонкую работу! Здесь такая же…

— Но я же не знаю… не умею… — Генчик робко вскинул на хозяйку модели глаза. — А тот, кто строил этот корабль, он где? Он разве больше не может?

Старуха сделалась еще прямее и строже, чем обычно. И объявила с высоты роста:

— Довожу до вашего сведения, что это судно строила я, Зоя Ипполитовна Корягина. Вот этими самыми руками. — И зашевелила «клешнями».

— Ой… — не сдержал недоверия Генчик.

— Что «ой»?

— Правда — вы?

Зоя Ипполитовна Корягина поджала губы. Потом хмыкнула:2

— А вам, молодой человек, казалось, что такие модели мастерят обязательно отставные капитаны в тужурках с якорями и закопченными трубками в зубах?

Генчику, по правде говоря, казалось именно так. И он не стал отпираться, кивнул.

В голосе старухи появилась горькая нотка:

— Нет, голубчик. Эту бригантину строила я. Несколько лет. Должна признаться, что это было радостью и смыслом жизни… Но я не рассчитала. Пальцы стали отказывать раньше срока. И я не могу уже ввязать ни одной вы бленки.

— Чего… ввязать?

— Видишь тросы по бокам у мачт? Они называются ванты. На них полагаются ступеньки…

— Ага! Чтобы на мачты лазить! Я видел в кино!

— Вот-вот! Они-то и называются «выбленки». Их надо делать из суровых ниток, привязывать особыми узлами.

— Я ведь не знаю никаких морских узлов…

— А тут и нужны-то всего два! На крайних вантах — «задвижной штык», а на средних — «выбленочный». Это элементарно! Ты освоишь мигом! Садись… — Твердыми (вот тебе и больные!) пальцами она ухватила Генчика за плечо. Почти силой посадила на фигурный, с протертыми плюшевым сиденьем стул. И… охнула: — Я старая невежа! Опять хватаю ребенка, будто заложника. Срам… И даже не спросила, как тебя зовут… А?

— Генчик… Гена Бубенцов.

— Гена-Генчик… — Зоя Ипполитовна открыла в улыбке крупные зубы — все желтые, как у курильщика, а один золотой. — Генчик-Бубенчик… Тебя никто так раньше не звал?

Он даже испугался. Сказал шепотом:

— Звали… Давно, бабушка…

— Наверно, ты очень звонко смеешься, когда тебе весело. Да?

— Не знаю. Обыкновенно…

— По-моему, мы найдем общий язык, — сообщила Зоя Ипполитовна. — Ох, а что у тебя с ногой? Кровоточит!

Клюквенный сок на бинте от сырости распустился алой гвоздикой.

Генчик сказал в упор:

— Маскировка. Варенье. Чтобы всяким вредным теткам не уступать место в трамвае. — Откровенность эта была в отместку за недавние страхи.

— Гм… Я вижу, голова у тебя хитроумная.

Генчика опять потянуло за язык:

— Вам же главное не голова, а пальцы.

— Да! Ты не прост… Впрочем, поделом мне… Ну а как все же насчет работы? Согласен?

— Ага. Только… — Генчик провел глазами по снастям и мачтам.

— Что?

— Тут ведь работы этой небось на целое лето…

— Ну-ну! Глаза боятся, руки делают. Сколько сможешь и захочешь. А потом буду искать кого-нибудь еще… Да ты не бойся, я ведь расплачу’сь.

— Разве в этом дело… — вздохнул Генчик.

— А в чем?

— Не напортить бы…

— У тебя получится отлично!

Ну, может, не отлично, а на «четверку» получалось.

Вязать задвижной штык и выбленочный узел Генчик научился в два счета. Минут через двадцать он, посапывая от старания, уже ловко привязывал к вантам поперечные нитки-ступеньки.

— Зоя Ипполитовна, а ничего, что не сильно натянуты?

— Все правильно, они и должны слегка провисать. Ты молодчина!

Пальцы у Генчика и правда были ловкие. Скоро корабельная работа стала казаться ему привычной. Только у мачтовых площадок (они назывались «марсовые») приходилось трудновато: ванты сходились вплотную друг к другу…

Зоя Ипполитовна с книгой на коленях сидела неподалеку. Сидела так же прямо, как и ходила. «Как она скоблит полы с такой негнучей спиной?» — подумал Генчик. Он почему-то сразу решил, что хозяйка живет в доме одна. Время от времени Генчик поглядывал на нее. Иногда они встречались глазами. Зоя Ипполитовна в улыбке открывала золотой зуб (он светил, как маяк).

— Ты умница, Генчик-Бубенчик. Ты мой спаситель.

Она была теперь без кофты, в блузке, похожей на тельняшку.

— Зоя Ипполитовна, можно я положу на палубу пружинчика?

— Кого?

— Вот этого человечка. Пусть поживет на корабле.

— А! Конечно, конечно… Какой славный. Наверно, у тебя много таких?