— Дамы и господа, граждане и товарищи, мадамы и месье! — беззастенчиво голосил Буся. — Проявите щедрость и уделите немножко ваших дивидендов на пропитание талантливого шкыдленка! Он с малого возраста остался без мамы и папы и должен зарабатывать трудовой хлеб собственным артистическим трудом!

Одна пухлая дама дернула плечами и заявила на всю площадь:

— Фу, какая гадость! Крысиный цирк!

Дама была неприятна, однако со словами ее Генчик вполне согласился. И попятился за чужие спины, когда Буся оказался поблизости. При этом Генчик уронил очки и шарить под ногами толпы не решился. Наплевать. Все равно они старые, треснутые…

Это был третий день работы Генчика над моделью. Ванты на бригантине «Я больше не буду» почти все уже были со ступеньками — с выбленками. Оставалось совсем немного — на вантах у фор-брам-стеньги (Генчик уже знал, что это такое).

Можно было не торопиться. Генчик с удовольствием потоптался босыми ступнями на прохладных половицах, подошел к «той самой» двери.

— Можно я еще немного посмотрю капитанские вещи?

— Сколько угодно! Смотри и трогай все, что хочешь!

Генчик взял с подоконника тяжелый пистолет.

— Зоя Ип-политовна! А можно я попробую выстрелить?

— Да ведь резинки-то нет!

— Я принес.

— Тогда стреляй на здоровье. Только не по экспонатам. И не по стеклам…

Генчик вытащил из кармана резинку — ту, что подарил вчера Карасик. Сделал из нее тугую петлю, надел на пистолет. Оттянул ударник, надавил спуск. Пистолет звонко и охотно щелкнул — будто был сделан лишь вчера, а не лежал без дела полторы сотни лет!

В кармане у Генчика была горсть сухого гороха, специально добытая из маминых припасов. Но оказалось, что трубка узкая, в нее входят лишь самые мелкие горошины. Генчик выбрал только с десяток подходящих.

Он вкатил одну горошину в ствол. Опять оттянул головку ударника. Направил пистолет в открытое окно. Там среди веток был виден верхний край поленницы. На ней стояла мятая консервная банка.

— Зоя Ипполитовна, можно я сшибу эту жестянку?

— Попробуй… Вообще-то из нее пьет Варвара, это бродячая кошка. Очень независимая особа, которая иногда заходит ко мне на двор, я ее подкармливаю… Генчик, если собьешь, поставь обратно. А ты надеешься попасть?

— Я постараюсь.

— Ну, постарайся… — Она, конечно, не верила, что Генчик попадет.

Он и сам не очень верил. Но вдруг получится?… Генчик прицелился, положив длинный ствол на локоть левой руки.

Щелк! Банка со звоном улетела за поленья.

— О! Да ты прямо как Сильвио из повести «Выстрел»!

Генчик со скромной важностью дунул в ствол, хотя, конечно, там не было порохового дыма. И решил пока больше не стрелять. Второй раз едва ли так повезет, и портить впечатление не хотелось.

С видом знатока он сообщил:

— Меткая система. Потому что ствол длинный…

Да, оружие было такое замечательное, что Генчик не расстался с ним даже на время такелажной работы. Сидел у стола, а тяжелый пистолет держал на коленях. На всякий случай заряженный.

Генчик проворно вязал на верхних вантах выбленки, а хозяйка прибиралась в соседней комнате, где коллекция. То ли она случайно задела колокол, то ли качнула нарочно — он звякнул.

— Зоя Ипполитовна! Вы сперва говорили, что это колокол с бригантины! — вспомнил Генчик. — А потом сказали, что его завела в доме мисс Кноп… перинг. Для воспитания…

— Все верно! — громко сообщила Зоя Ипполитовна в открытую дверь. — Сперва он висел у Фомушки в детской, а потом перекочевал на судно… Только это случилось не сразу… Прежде чем у Томаса Сундуккера появился свой парусник, ему пришлось хлебнуть немало приключений…

— Расскажите! Ну пожалуйста…

— Ох. Если подробно рассказывать, на это не один день уйдет.

— Ну, пусть не подробно! Хоть чуть-чуть…

— Получилось так, что, поплавав на английских судах, Фома нанялся матросом на американский пароход. Очень уж хотелось побывать в Новом Свете. Посмотреть прерии, индейцев, бизонов и Ниагарский водопад…

Но увидел он совсем другое. В то время в Америке была в разгаре гражданская война, северяне воевали с южанами, боролись за отмену рабства. Фома, конечно, тоже был против рабства и решил, что северянам надо помочь… Он побывал в разных переделках. Участвовал в нескольких сражениях, когда служил матросом на военном пароходе. Особенно крупной была битва с крейсерскими судами южан — «Алабамой» и «Сэмтером». «Алабама» тогда чуть не пошла ко дну… Фома отличился тем, что спас мальчишку-негра. Это был маленький раб капитана «Алабамы». Во время боя он решил сбежать к северянам и бросился в воду, прихватив надутый мешок из просмоленной парусины. В мешок попала пуля, негритенок стал тонуть недалеко от парохода северян. И Фома кинулся за борт — на выручку. Вытащил беднягу… Где-то у меня была вырезка из американской газеты тех времен. С рисунком: отважный молодой Томас Джон Сундуккер и спасенный им темнокожий мальчик… За это дело Фоме даже дали медаль…

А потом война кончилась, рабство отменили, и Фома вернулся в Россию. Для этого он попросился на русский корвет «Варяг». В то время в Нью-Йорк заходила российская эскадра — этакий политический демарш, чтобы поддержать северян в их справедливой войне. Офицеры «Варяга», услыхав о приключениях юного земляка, взяли его на корабль, хотя это и противоречило уставу. И поплыл он на родину то ли пассажиром, то ли матросом-вольноопределяющимся. И по пути набирался новых морских знаний…

Конечно, Фома побывал дома, поудивлял отца, мисс Кнопперинг и старшего брата рассказами о своих похождениях, а затем уехал в Керчь и поступил там в мореходные классы. Под именем Томаса Сундуккера. Потому что именно на это имя были у него все бумаги, которые подтверждали его матросский и штурманский опыт.

Окончив классы, получил Томас Сундуккер штурманское свидетельство и какое-то время ходил помощником капитана то на пароходах, то на парусных судах. В том числе и на знаменитых чайных клиперах — в их дальних рейсах из Китая и Австралии в Европу.

И снова были в жизни Томаса Сундуккера всякие приключения. В том числе и такие, за которые могло ему крепко влететь от разных морских властей. Выручала его все та же привычка: жалобные слова «я больше не буду» и чистый взгляд голубых глаз… Что ты делаешь?!

А Генчик делал вот что. Вскинул пистолет и опять пальнул в отрытое окно.

— Там кошка!

— Разве можно стрелять в живых существ!

— Но я же не прямо же в существо! Я ей под лапы, чтобы напугать!

— А если бы ты случайно попал в бедное животное?

— А если бы животное сожрало воробьенка? Там на заборе воробьиха и воробьята! Эта шкыдла подбиралась к ним!

— Серая и тощая?

— Да!

— Это Варвара. Совершенно беспардонная личность… Я пыталась ее воспитывать, но без малейшего результата. Конечно, ты прав, что пресек ее варварское намерение…

— Варварство Варвары… — хихикнул Генчик.

— Вот именно…

— А когда у капитана Сундуккера появилась бригантина?

— В тысяча восемьсот восемьдесят втором году. В ту пору Томас Сундуккер был уже закаленным морским волком и немало поплавал по всем океанам… Отец его к тому времени умер, и старший брат честно поделил с Фомой наследство. У капитана завелись наконец деньги для покупки собственного судна…

Он купил эту не новую, но крепкую бригантину у судовладельца Роберто Картахены в порту Нинья Бланка на Антильских островах. И торжественно повесил над носовой палубой тот самый колокол — он специально привез его с собой. На память о детских годах, о первых плаваниях по речке Внуковке и о родном доме.

— Надеюсь, он будет напоминать вам о том, что в любых ситуациях следует вести себя разумно. С одной стороны осмотрительно, с другой благородно, — сказала Фоме Ивановичу на прощанье мисс Кнопперинг — уже старенькая, но по-прежнему строгая. Она продолжала оставаться в доме Сундуковых на правах члена семьи.

— Я больше не буду, — привычно отрапортовал Фома Иванович. — Ох, то есть наоборот, буду: осмотрительно и благородно…