Потом выступали другие и ругали Нинку за легкомыслие и за то, что она только и думает о мальчишках. Нинка поклялась, что больше не будет получать двойки и думать о мальчишках.

Был вечер, посвященный Советской Армии. Выступал генерал, потом мы читали стихи. Все было бы хорошо, если б я не забыла текст. А я забыла. Сбежала со сцены и весь вечер пряталась от Зинаиды.

Потом были танцы. Все наши сбились в один угол. Я танцевала с Золотовым, с Начинкиным, с Кашиным и со всеми нашими. Милка тоже. Зося потом сказала, что все девчонки из нашего класса лопались от зависти — как-никак и Володька, и Мишка, и Алик Никифоров ребята взрослые. Я вот только думаю — почему они больше любят девчонок из кружка, чем из своего класса? Наверное, потому, что в кружке мы все сплотились по дружбе, а не потому, что нас столкнули в кучу по необходимости.

Потом мы все вместе шли домой. Меня провожал Кашин. Сказал, что я сегодня очень хорошо выгляжу.

Воскресенье. Что-то становится похоже на весну. Настроение тоже весеннее. Скоро, скоро весна. И в природе и в людях чувствуется смутное ожидание. Вечером мы с Милкой пошли и больницу к Крючку. Она вроде бы уже ничего. Я начинаю её любить. Наверное, потому, что чувствую — я ей нужна. И поэтому она мне тоже.

Позже был Кашин. Кашин — Кашин. Когда мы прощались, он задержал мою руку. Вот и все. Называет меня «Сухова», даже не Маша, а Сухова… Я для него только Сухова!

Был кружок. Ничего необыкновенного не было. Репетировали начало и первый акт. Полный прогон. Заглянули в зал две нянечки и хохотали как сумасшедшие. Игорь Александрович сказал, что надо подумать об оформлении.

Нинка Игошина мне надоела. Ей после того собрания очень хочется доказать всем, что она не двоечница. Она показала мне свою тетрадку по литературе. Там у нее одни пятерки, и она очень хотела, чтоб это увидели все. Поэтому она попросила меня якобы отобрать у неё эту тетрадку, а потом поднять визг. Тогда все, конечно, налетят и станут смотреть, что я там такое схватила, и, конечно, увидят, что это тетрадка Нинки Игошиной со сплошными пятерками. Смех! Я отказалась. Мне надоел ее мелкий авантюризм. Я ей так и сказала. Она разревелась, и все стали ее утешать, а на меня покосились. Только Игорь Александрович подмигнул, потому что, по-моему, ему она тоже надоела со своими штучками. И что это такое: стоит человеку заплакать, как все начинают его жалеть, не выяснив, прав он или виноват. Я бы, может, тоже заплакала, но у меня нет слез.

Крючок вышла в школу. Она совсем другая, чем была раньше. Я думала, что она будет робеть, а она наоборот — стала очень жесткой и строгой. Совсем перестала отвечать на вопросы, не относящиеся к уроку. Конечно, ей тяжело. Она ведь всё-таки наврала насчет мужа. Интересно, а я могла бы наврать? Наверное могла бы. Ладно, дело прошлое, но вот с тем же Васей Лисичкиным. Ведь я даже себе врала, что он меня любит. Нет, факты я не выдумывала, но даже в дневнике пропускала кое-что, о чем мне было неприятно. Хотя бы случай с девчонкой на велосипеде. А ведь он мне изменил. Да, да, изменил с какой-то чужой девчонкой, стоило ей появиться на горизонте. Правда, когда я запустила в нее палкой, она имела бледный вид, но я об этом постаралась забыть, потому что мне это было неприятно.

Господи, кажется, я вообще придумала что-то умное: чтобы оправдать людей, надо решить, мог бы ты сам так поступить или нет.

И это одновременно будет и объективно и субъективно, да?

Сегодня было полное собрание коллектива по поводу оформления спектакля. Директор сказал, что лично он не даст на это ни копейки, потому что не школа существует ради кружка, а кружок для школы. Игорь Александрович сказал, что он прав. Вот это меня в Игоре Александровиче раздражает — он всегда соглашается со всем, он ужасно тихий и вежливый, и кажется, что он вообще не имеет собственного мнения. Ну что бы ему шумануть? Ведь раньше в школе заказывались декорации, да еще какие. До сих пор белые колонны валяются и всякие балюстрады. Черт с ними, с колоннами и балюстрадами, дали бы хотя денег на простой ситцевый занавес, такой, как у Шварца. Так не дают. И вообще у нас отношения со школой обострились. Нянечки каждый день жалуются Семену, что мы очень долго торчим в школе и занимаемся чем-то подозрительным Чем, мы так и не поняли, Игорь Александрович нам почему-то не сказал, говорит, что чепуха, но на всякий случай запретил не занятым в репетиции выходить в фойе, особенно мальчику с девочкой вдвоем. Мы долго ругались с ним по этому поводу, но он сказал, что если мы его уважаем, то не будем расспрашивать, а подчинимся ему как режиссеру.

Спектакль решили оформлять своими силами и не пользоваться хламом, который еще валяется в кладовке, потому что спектакль должен быть легким и красивым.

Предложения были самые разные: приподнять пол, сделав его пологим и стеклянным, вернее плексигласовым. Плексиглас стащить в метро (ночью отвинтить дверь), оформить весь спектакль новыми водосточными трубами (Алик Никифоров решил, что это будет очень элегантно). Трубы, конечно, спереть со стройплощадки. В общем, глупостей говорилось много. Это мы просто дразнили Настасью Филипповну, она от каждого нового предложения чуть не грохалась в обморок. Но чего-то дельного сразу выдумать мы не смогли. Получили задание на дом — подумать, потому что внешняя сторона спектакля тоже имеет большое значение, а то всех уже тошнит от этих ужасных задников с нарисованным солнцем.

Игорь Александрович сказал, что надо думать про актера, что он сумасшедший, чтобы заставлять его играть в этих ужасных, пыльных, душных тряпках, а воображать себя в хорошей сказке. В общем, нелегкую он нам задал задачу. Срок определил в десять дней.

Черт подери, некогда о себе подумать. Даже Кашина я забросила. Вот сейчас бы легла и хоть перед сном подумала о нем. Фига с два! Надо думать об оформлении. Кашин. Кашин. Алеша Кашин.

Или только дружба?

Ладно, на сегодня все. Ложусь и думаю о деле.

Сегодняшний день. Не знаю даже, был ли у меня такой счастливый день и будет ли еще когда? Он был как сказка: с плохим началом и с хорошим концом. Но все начну с начала.

В школе с утра царило праздничное оживление. Готовили подарки учительницам и писали открытки. Крючку купили авторучку и автокарандаш, а также еще букетик мимозы: как-никак она классный руководитель. Остальным учителям только цветы. Когда стали решать, кто будет преподносить Крючку подарок, все стали отказываться. Я хотела, но все сказали, что нужен мальчик. Тогда вызвался Кашин, но перед самой историей он опрокинул на себя чернильницу. Тогда согласился Ромка Хейфец, но все стали кричать, что он картавый и шепелявый и что его никто не поймет. Получилось так, что когда уже звенел звонок, все это сунули Великорожину.

Вошла Крючок и сказала, чтобы мы сели. Мы стояли (такой уж обычай дарить подарки). Она улыбнулась, но эта улыбка мне сразу как-то не понравилась Великорожин выперся вперед и пробубнил что-то, не глядя на нее, а потом сунул ей в руки авторучку и букет.

Она побледнела и оттолкнула его руку. Коробочка упала на пол, авторучка с карандашом покатились по полу.

— Когда я делаю подарки, — сказала она, — я делаю их только людям, которых люблю и уважаю. И принимаю подарки от тех, кто меня любит и уважает… От вас я не приму.

Я думала, что она сейчас заплачет и выскочит, но она стояла совершенно спокойная и смотрела на нас совершенно спокойно, только чуть-чуть мертво.

Потом она совершенно спокойно начала урок. Впервые за последнее время на ее уроке не было ни одного постороннего шума. Больше я ее сегодня в школе не видела.