— Могу предоставить вам жилище в центре. Одной стенки нет, но мы поставили бутылки, чтобы не вывалиться по-сонному.

— Бог отблагодарит тебе, добрый человек. Вот только скажите одну вещь. Вот эти несколько женщин и дитё должны все это отстроить? Ведь наши мужчины либо в Англии, в армии, либо в гулаге.

Мищук стиснул зубы. Он не знал, как эту женщину утешить. Неуклюже сказал:

— Ничего, пани. Как-нибудь справимся.

— Догадываюсь. Поднимались и после не таких упадков.

— Справимся, — повторил Мищук и написал женщин на листке адрес. Писалось тяжко, потому что нужно было плевать на химический карандаш. А кроме того, писать он умел еле-еле. Женщина поблагодарила с куртуазностью, свойственной кресовой[21] шляхте.

После чего она схватила веревку тележки и начала тянуть вместе с другими женщинами. Девочку схватила за руку, чтобы та не потерялась. Мищук побежал за ними и отдал в порыве доброты одну трофейную буханку. Женщина ответила сердечной улыбкой, что придало ее лицу очень милое выражение.

Славек Сташевский сидел в изысканном ресторане «Санкт-Петербург». Он врубил какой-то фильм на портативном устройстве, помещавшемся в ладони, но ничего просмотреть не успел. Несмотря на пробки на улицах и сложности с парковкой, Земский прибыл с точностью до секунды. Увидав его, официанты начали готовить столик на двоих, догадываясь, что сейчас появится какая-то женщина, но Сташевский удивил их, приподнявшись.

— Приветствую вас.

— А, день добрый. — Они обменялись рукопожатиями. — А может перейдем на «ты». Будет не так официально.

— Замечательная идея. Славек.

— Анджей.

Сбоку подбежал официант с вопросом:

— Как обычно?

— Да, пожалуйста, как обычно.

Славек рассмеялся.

— Наверное, повторюсь. Есть ли какая-то забегаловка в Польше, где бы тебя не знали?

— Наверняка есть. По-моему, я никогда не был в Кельцах.

— Отлично. — Славек переключил свое устройство в режим поиска. Вывел на экран избранные фрагменты текста. — Короче, меня интересует приблизительно вот это.

— О Боже. Ты сосканировал весь роман? — Земский сконцентрировался над отрывками. — Слушай. Тут имеется одна проблема. Я писатель, но — писатель-фантаст.

— К чему ты ведешь?

— Я основываюсь на фактах. Если чего-то не знаю, то всегда консультируюсь у специалистов. Но… — он снизил голос. — Всякой дешевки читателям не подсовываю. С тем только, что роман — это роман. Там обязательно должно быть немного фантастики. Немного выдумок. Какая-нибудь фабула, которую необходимо взять исключительно из собственной головы.

Писатель занялся принесенным как раз бифштексом по-татарски.

— Мы добрались до одного и того же документа, — продолжил он. — Тех женщин в центре сцапали убеки, или как их там тогда называли. В тележке нашли барахло, которые те смогли вывезти из Вильно, и буханку хлеба, которую им дал Мищук. Начали выпытывать. А когда оказалось, что половина их мужчин находится в Англии, а вторая половина — в гулаге, так сразу отправили их в кутузку. Спасло их письмо Мищука. То самое, в котором он передавал им свое жилище. Ну и… уже без тележки и без хлеба они могли его занять.

— А это откуда тебе известно, потому что в документах относительно этого ничего нет?

Анджей широко усмехнулся.

— Из семейных преданий. Та женщина была моей бабушкой.

— Безопасность занималась грабежом? — Сташевский изумленно мотнул головой. Вот оно чем писатель заполнял пробелы, которые оставались в полицейских документах!

— Что ты! Исключительно конфискацией. — Анджей отпил пива. — В тысяча восемьсот каком-то году царь конфисковал имущество моей семьи за участие в восстании и сослал мужчин в Сибирь. Советы забрали у женщин магазин с молочными продуктами в Вильно, благодаря которому они пытались спасаться от голода. А потом убеки забрали тележку с тряпьем и буханку хлеба. Было время привыкнуть.

Сташевский получил фирменное блюдо заведения — беф-строганов. Он незамедлительно занялся им, хотя тот был ужасно горячим. Блюдо ему явно нравилось. Его он запивал холодным пивом.

— Так как, скажешь мне чего-нибудь? До каких документов добрался? И, может, чего-нибудь еще из семейных преданий?

— Без проблем. — Анджей уже закончил перемешивать свой фарш, после чего жадно взялся за еду. Поэтому, говорил чуточку невыразительно. — Дело выглядело очень странным. Люди взрывались, сгорали или кончали с собой. И без причины. Всегда это сопровождалось цветами. Об этом мне рассказывал Кугер, но за пораженчество его от следствия отстранили. И, видимо, только лишь благодаря этому, он выжил. Хотя позднее он еще раз сделался калекой по причине русских бомбардировщиков, которых ужасно боялся.

— Что-нибудь еще?

— В архивах я нашел разные документы. Так вот, нужно было пройти сложный ритуал. Только, прошу тебя, не смейся.

— Не буду я смеяться.

Очередная ложка фарша.

— Если я правильно понял, весь смысл ритуала заключался в том, чтобы никакого ритуала не проходить.

Несмотря на обещание, Сташевский едва справился с мышцами лица.

— А эти цветочки, танцы?

— Это уже самый конец. Тогда уже всему хана.

— Не понял.

— Знаешь, я же нашел только обрывки сведений. Но сориентировался, что у большинства жертв был невроз навязчивых состояний. Как у меня.

— У меня тоже. Приветствуем в клубе.

Земский рассмеялся, поднимая стакан с пивом.

— Тогда и ты в группе риска.

— Ты экспериментировал, чтобы найти решение?

— Да. Только — перепугался. В тот самый момент, когда держал ствол пистолета у виска и кричал своей женщине: «Держи меня, держи!». К счастью, она у меня рослая и сильная. Удержала.

— А цветы были?

— Сам я в магазине не заказывал, с клумбы не рвал. Моя женщина обожает растительность. В доме всегда полно цветов, очень часто — экзотических.

— А у Грюневальда тоже был невроз навязчивых идей?

— Да. Без всяких сомнений.

— А Мищук с Васяком?

— Этого я не знаю. Из милицейских документов тоже ничего не узнаешь.

— А у других лиц?

— Было у всех. Насколько я смог прочитать во всех тех бумагах. Но знаешь, если кто-то страдает тем же самым, и ему известны симптомы, тогда каждая мелочь наводит на цель.

— Именно. Расскажи про этот ритуал побольше.

На пару минут они прекратили разговор, чтобы официант мог забрать посуду.

— Об этом рассказывать сложно. Или не так: сложно облечь в слова. Все это повторяющиеся ситуации. Какие-то мелочи. Например, у одного типа бирюльки[22] всякий раз укладывались одним и тем же способом. Другой, когда нервничал и метался по комнатам, вечно переступал порог только левой ногой. Как бы он не вычислял расстояния, как бы не делал более или менее длинные шаги, но всегда получалась левая нога. Если у тебя невроз навязчивых состояний, такие вещи чертовски мешают.

— Кое-что об этом я знаю.

— Догадываюсь. Были и другие вещи. Подсчет реек в заборе, высматривание с часами в руках, во сколько времени соседский кот появится в окне, попытки не наступить на щель во время прохода по мостовой, замощенной плиткой…

Тут он прервал, видя, что Сташевский вытирает одноразовым платком пот со лба.

— Thou art the man!

— He понял?

— Это из рассказа Лема про предназначение. Сама же цитата, по-моему, из Эдгара Алана По. Не помню[23]. — Земский допил пиво. — Вот ты сам, выслеживаешь соседского кота и проверяешь, в какое точно время он появляется?

— Да.

— Ну, тогда ты на самом правильном пути, чтобы решить эту загадку. — Он навис над столом. — Только помни: в конце этого пути — смерть.

— А цветочки?

— Цветочки я принес на твои похороны. — Земский склонился к Славеку еще сильнее. — Помни. Лично я выжил только потому, что рядом стояла крупная, сильная женщина, которая вырвала оружие из моих рук.