Заинтригованный Грюневальд снял пальто и уселся в своем кресле. Он попросил секретаршу принести ему кофе и булочку с маслом. Он не собирался мочить ее в чашке как лягушатники. При этом заметил, что дрожит правая нога. Он сделался ужасно нервным с того времени, как всех агентов крипо ниже какого-то там года рождения мобилизовали на фронт. Приходилось работать со стариками и калеками.

— Их объединяет то, что они взрываются? Ну, просто гениально, что ты об этом догадался. Мне бы и в голову не пришло, — съязвил он.

— Нет. У одних внутренние взрывы, у других — самовозгорание, а иные убивают себя сами, скажу так, классическим путем.

Сташевского разбудил телефон. Ему как раз снилось, что пришил двух типов, а последнего пнул так, что Мариола, уже наяву, получила рикошетом. Она проснулась и сонно массировала болящую икру. Правда, к такому она уже успела привыкнуть.

Славек поднял трубку.

— Да?

Искаженный электроникой мужской голос зловеще сообщил:

— Мы похитили твою жену.

Сташевский зевнул во весь рот.

— Которую? — вежливо спросил он.

— Что значит: которую?

— Ну, которую жену? Первую, с которой я уже развелся, или вторую, с которой как раз развожусь? — Рукой он нащупал лежащую рядом Мариолу, чтобы проверить, на месте ли та. Мариола еще не была его женой, и она была на месте, так что Славек облегченно вздохнул. — Слушай, шутник, а ты знаешь, который сейчас час?

— Ты должен принести тридцать тысяч злотых в банкнотах с небольшими номиналами, не обработанных порошком, в пластиковом пакете из супермаркета, на вокзал…

— Погоди, погоди, погоди, — перебил тот собеседника. — А если я не принесу, что случится тогда?

— Мы ее убьем!

— Боже, какая любительщина. Ведь сначала высылают отрезанное ухо, палец, потом только ногу или руку, опять же — бюст…

— Ты не шути. Как только позвонишь в полицию, мы ее убьем! Тридцать тысяч злотых в пакете…

Сташевский опять его перебил:

— Прости, чего ты сказал?

— Что мы ее убьем, как только ты позвонишь в полицию!

Славек начал орать и дергать свою лежащую в постели женщину:

— Мариола! Мариола! Быстро давай сюда телефон. Они убьют Илону, как только мы позвоним в полицию! Быстренько набирай 997.

— Чего? — Сонно переспросила та.

— В полицию звони! — вопил Сташевский.

— Мы и вправду не шутим, — раздался в трубке мрачный голос.

— Ты, угробище, — перебил его Славек, — я должен отдать тебе тридцать кусков, а ты взамен выпустишь мою бывшую, которая выдоит еще и алименты? Парень, убивай спокойненько. Сила с тобой. До тех пор, пока я тебя не схвачу.

— Чего?

— Так сложилось, что это жена полицейского. Так что на тебя бросятся все собаки. Но… лично я предпочел, чтобы ты не присылал мне ее отрезанных ушей, пальцев, и все то, что вы обычно высылаете. — Он задумался. — Погоди, вот грудь у нее классная. Так что бюст может послать. На память.

Он захлопнул сотовый, прерывая соединение. После этого взял стационарный телефон.

— Соедините меня с дежурным офицером.

— Что случилось? — Мужчина с другой стороны провода с трудом подавил зевоту.

— Какой-то шутник сообщил, что похитил мою жену.

Вздох.

— Надеюсь, что это неправда.

— А я как раз надеюсь, что это правда.

Сташевский раскашлялся, как всякий курильщик с длительным стажем, который сядет на кровати. Потом потащился к холодильнику за пивом. Вскрыл банку «окоцимя» и вернулся в спальню.

— Но давайте-ка проявим хотя бы капельку сочувствия, — сказал он дежурному. — Проверьте, кто мне только что звонил.

— Ну, простите, ведь похититель не мог быть настолько глуп, чтобы звонить с сотового или с домашнего. Наверняка это будет телефонная будка.

Сташевский пожал плечами.

— Знаете, — вздохнул он, прибавляя щепотку сожаления в слова, — судя по голосу, то был исключительный дебил.

— Тогда я включаю в дело всех специалистов. Проверят немедленно.

Славек даже зашипел. Его раздражала недоумковатость дежурного.

— Нет, нет, нет. Никакой спешки. Пускай жена немножечко посидит у них там. И узнает, что такое настоящая жизнь.

Полицейский с другой стороны расхохотался. Наконец до него дошло.

— Что, настолько достала семейная жизнь? — Он никак не мог перестать хихикать. — Тут вы правы на все сто. Все они поначалу такие миленькие, а потом как-то странно меняются.

— В самую точку.

Дежурный продолжал веселиться.

— Приказ понял. К оперативным действиям приступим, как только я найду соответствующего специалиста. Правда, не знаю, сколько это займет времени.

— Понимаю. Благодарю.

Сташевский повесил трубку. Он неподвижно сидел на краю кровати и пялился в окна жилого дома напротив. В одном из них появился черно-белый соседский кот. Сташевский тут же засек время.

Боже! Да в чем же тут дело? Какие-то онирические[32] ситуации, или же словно из американских кинофильмов. Повторяющиеся слова, повторяющиеся ситуации. Для мира снов это обычно. Он сидел на краю кровати, как и каждую ночь. С банкой пива в одной руке и сигаретой в другой. Тоже, как и каждую ночь. Соседский кот глядел на него, во всяком случаю, так Славеку казалось.

Он позвонил Земскому. Того удалось застать. Тринадцать минут третьего ночи не было тем временем, чтобы писатель испытывал какие-то неудобства. Он даже не собирался идти спать. Сташевский услышал довольно вежливые слова:

— И в чем тут дело, мастер?

— Откуда ты знаешь, кто звонит?

— Потому что ты у меня на дисплее в телефоне.

— Я же звонил на стационарный. А мой номер не должен высвечиваться.

— Нужно иметь хороший телефон, — прозвучало с явной гордостью.

— Слушай, будем заниматься словесным пинг-понгом, или я смогу у тебя чего-то узнать?

— Что ты хочешь узнать?

— В этом твоем романе, на сто тринадцатой странице, описано, как Кугер с Грюневальдом…

— Их объединяют цветы, — сказал Кугер. — С тем только, что это наименее существенное.

— А что существенное? — Грюневальд булочку и запил кофе. Потом отодвинул пустую чашку в сторону.

— Все они сделались нервные. Все замечали странные вещи.

— Типа чего?

— Например… — Кугер одной рукой перелистывал акты. — «Тень дома на солнце перемещалась исключительно быстро» или «Когда смотрел на часы, всегда отмечал «тринадцать». Это могло быть тринадцать минут второго дня, десять часов тринадцать минут утра, восемь тринадцать вечера».

Грюневальд удивленно поднял брови.

— И в актах есть такая чушь?

— Нет. Я сам все это написал.

— Раз все они погибли, откуда у тебя все эти сведения?

— От их женщин, которых я всех допросил.

— Погоди, погоди, — разозлился Грюневальд. — Я тебя отстранил от дела. Ты знаешь, что такое приказ?

Их разговор перебил приход вахмистра. Абсолютный молокосос с трясущимися руками. Боже, сейчас уже детей на службу берут. Вскоре придется работать с дошкольниками. А потом останутся одни ясли. Всех способных забирали на фронт. Но именно потому у Германии были такие успехи. Вся Европа была немецкой.

— У меня письмо к господину Грюневальду, адресован он по-другому, но мне приказали доставить его именно вам.

Господину, господин… Версаль устроили. Желторотый не знал, что перед фамилией следует называть служебный чин. А может, он его даже и не знал.

— Откуда?

Молодой не знал, куда отвести глаза.

— Ну, потому… Ну… — Он робко указал пальцем на Кугера.

Тот лишь рассмеялся.

— Я уже настолько неблагонадежный, что даже рапорты не могу читать?

Охотнее всего, парень бы спрятался бы под письменным столом. Он не имел ни малейшего понятия, как выйти из сложной ситуации.

— Прошу прощения, это не рапорт. Кто-то прислал частное письмо. Вот этому господину, — он снова указал рукой на Кугера. — Но теперь цензура вскрывает все письма. И мне приказали отдать его второму господину.