— А знаешь, — заявил Славек, — все время мне кажется, что я подхожу ко всему этому через жопу.

— К чему? — Мариола с удивлением глянула на него.

— К следствию. Ведь это же были не взрывы.

— Что?! — Мариола даже подскочила. — Но ведь ты же видел тела в морге.

— Результат — это одно, а причина может быть совершенно иной. Ведь всегда, когда наблюдатель находится в состоянии паники, он видит не то, что происходит на самом деле. А потом рассказывает такие бредни, что уши вянут. Опять же, он всегда что-то прибавляет от себя. Рассказ меняется, эволюционирует, а слушатель, в особенности, рутинный, как в полиции, прикладывает к ней собственный, известный шаблон.

Он задумался.

— Это были не взрывы.

— А что?

— Ассоциация тут простая. Немного помогают антигистаминовые лекарства. Но только немного, не до конца.

— Ты скажешь наконец, что же это такое?

Славек выдул дымовое колечко.

— Аллергия.

Мариола долгое время не могла произнести ни слова.

— Ты с ума сошел. Ведь все эти тела исследовали патологоанатомы. Разве они не установили бы? Ведь это специалисты.

— Полицейские врачи. Специалисты — согласен, но завязшие в рутине. Зачем исследовать другие тропы? Ведь ясно же видно — что взрыв. Вот они и объясняют, что можно слопать перманганат и запить кислотой, либо нажраться семтекса. Все это бредни, не иначе.

— Как аллергия способна вызвать взрыв?

— Этого я не знаю. Сейчас я думаю о чем-то другом. Как все это красиво звучит: внутренний взрыв, НЛО, правительственный заговор, самовозгорание… Тем временем, единственным задокументированным случаем является описанный Мищуком инцидент самосожжения офицера УБ. Но он провел это классически — вылил на себя канистру бензина и поднес спичку. А потом ему пришлось еще и стреляться.

— Не могу поверить, — Мариола тряхнула головой. — Погоди. Но ведь Грюневальд тоже описывал самосожжения.

— Он описывал на основании чьего-то рассказа. Сам он ничего не видел. Механизм идентичный: возбужденный до крайности, шокированный свидетель. Ведь он же ничего толкового тебе не скажет, только «Я увидел море огня, он горел без всякой причины, о Боже, о Боже!»

Мариола восхищалась отстраненностью Славека, его бесстрастным взглядом на целое. Не конвенциональный разум Сташевского действовал и вправду иначе, чем все остальные.

— До сих пор не могу поверить.

— Тогда послушай, как-то меня укусил овод. Лицо очень быстро распухло так, что я ничего не видел. Пришлось поднимать веки пальцами, чтобы вызвать скорую помощь. Это был не взрыв, но выглядел я словно трехсоткилограммовый Носферату. Когда ткнул пальцем в лоб, углубление оставалось еще пару минут. Или вот. Недавно умерла известная актриса. От укуса самой обыкновенной осы. Или вот, самый замечательный пример. В больницу Медицинской Академии привезли девушку, которой врач уколол пенициллин или что-то подобное, названия уже не помню. И с девушки слезла кожа. Вся. Вызвали полицию, потому что первое, о чем все подумали, будто бы кто-то облил ее кислотой. Да что там, облил… Выкупал в кислоте. Вокруг сплошные виртуозы, самые лучшие врачи Вроцлава. И ничего. Без кожи жить невозможно. Девушка быстро умерла.

Мариола слышала уже сотни подобных рассказов от Сташевского.

— Ужас, — бесстрастным тоном произнесла она.

— Это я видел сам, собственными глазами. Сто процентов кожи отделилось от тела. И как назвать подобное, если выискивать сенсацию? Самокожеслезанием?

— Прекрати! — Вопреки словам, она улыбнулась.

— Предположим, что у нас имеется чем-то усиленная аллергическая реакция. Неожиданно начинает пухнуть какой-то внутренний орган. И делает это настолько быстро, что разрывает другие органы, вены, артерии и даже кожу.

— И потому-то всегда имеются цветы?

— Да. Некоторым не удается, не знаю — что, но их встречает поражение.

— В смерти?

— Угу. Тогда они кончают с собой. Даже не знаю, что это может быть. Какой-то эрзац чего-то. Не имею понятия, чего.

Мариола ненадолго задумалась. Залитый солнцем внутренний дворик заставлял думать многое о чем, только не о последовательности чудовищных преступлений. Охотнее всего, сейчас она сняла бы рубашку и позагорала в одном бюстгальтере. Хотя, нет. Дворик был окружен со всех сторон. Ветра совершенно не чувствовалось.

— Если эти цветы вызывают усиление аллергического приступа, то почему сестры — урсулинки и их ученицы не болеют? Ведь в такой компании должно быть хоть несколько женщин, страдающих аллергией.

— Не знаю.

Сташевский вытащил очередную сигарету, хотя во рту еще торчала предыдущая. Он выбросил ее и закурил новую. Голову положил на руки. Дым медленно сползал с наклонившегося лица. Мариола знала, что в такие моменты Славеку лучше не мешать, хотя ее женское любопытство подсказывало что-то совершенно иное. Но она предпочитала не рисковать возможными припадками злости, истерии или же потоками иронически-издевательских-оскорбительных замечаний. А такое случалось, когда кто-то мешал его сосредоточенности. Поэтому она осматривалась на месте. Это здесь погибло несколько офицеров. Именно здесь заразилось несколько других. Впоследствии, они разыскивали какие-нибудь купола, чтобы совершить театральное самоубийство в окружении цветов. Уютный, залитый солнцем дворик не вызывал впечатления немого свидетеля страшных преступлений. Девушка подняла голову. В одном из окон третьего этажа мелькнула фигура монашки в черном одеянии. Затем она заметила ее же в окне второго, а потом и первого этажа.

— Во, мчится. — Мариола толкнула локтем Славека, указывая на объект своих наблюдений. — По-моему, она собирается выкинуть нас отсюда.

Тот поднял голову, не слишком осознавая то, что творится вокруг. Монахиня уже стояла в двери.

— Странно, — сказал Сташевский. — Ведь тут живут черные урсулинки, а у этой серая ряса.

— Чего? У тебя что-то с глазами? Ведь у нее черная…

Сташевский тряхнул головой.

— Серая, а снизу виден фиолетовый цвет. — Он глянул по внимательнее. — Господи, ведь женщина епископом быть не может.

— Ты это серьезно говоришь?

— Ну да.

Мариола поднялась и подошла к монашке.

— Снова полиция? — догадалась та. — Когда вы уже решите дело с этим проклятием? Боюсь, что теперь начнут сюда приходить какие-нибудь журналисты. В конце концов, все об этом узнают.

— Это он из полиции, — сказала Мариола. — Сама же я хочу лишь провести один опыт.

— А пани сама кто?

— Я дендролог.

После этого она уже не обращала внимание на трещащую монашку, которая, снизив голос, даже рассказала про визит специалиста из ясногурского монастыря, который ночью читал экзорцизмы, чтобы не напугать учениц. Мариола искала нужные цветы, нашла, сорвала по паре лепестков.

— Слушай, обратилась она к Сташевскому. — Ты их видишь? — Она подняла руку, показывая лепестки.

— Ну, вижу.

— Какого они цвета?

— Белого и фиолетового.

— Отлично. — Она приложила лепестки к одеянию монашки. — У тебя зрительные иллюзии. Отойди-ка на несколько шагов.

— А какого они цвета? — спросил Славек, послушно отходя назад.

— Точно такие же, которые ты назвал. А вот цвет одеяния не сходится. — Лепесток в левой руке она приложила к слегка удивленной монахине, точнее, к белому фрагменту ее одежды. — Это пиретрум розовый, то есть Chrysanthemum coccineum, который раньше называли еще Pyrethrum roseum[70]. Он фиолетовый.

— Но зачем тебе этот опыт?

— Хочу узнать, у кого из нас иллюзии. Эти растения мне известны по каталогам, и я знаю, какого цвета они должны быть. И я вижу, какого цвета ряса. — Она протянула в направлении одеяния монахини правую руку с другим цветком. — Это уже пушица узколистная, или же Eriophorum angustifolium[71], она белая.

Мариола передвинула руку снова на белый фон.