— Класс! Спасибо.

Славек отложил сотовый телефон. Начал гуглить, разыскивая какой-нибудь польский институт, специализирующийся в исследованиях аллергии. Выбор огромный, на любой вкус и цвет, только ни один из них не возбудил его доверия. Либо закостеневшие от рутины государственные заведения, где самые младшие сотрудники, возможно, уже узнали, что такое вообще аллергия, либо частные клиники, заточенные на быструю прибыль. В лечении они предлагали такие методики как акупунктура, камасутра или выздоровления с помощью взгляда. Ладно…

Тогда он перешел на американский Science Citation Index[87]. Здесь, наконец, выловил польских ученых, которые и вправду имели что сказать, раз их печатали на Западе. За океаном уже как-то не было статей типа «Влияние пихания себе в задницу свернутой вчерашней газеты и сильного кручения ею с целью статистического влияния на мозговую кору на примере деревни, занятой в сфере «зеленого туризма» и планов ее будущей постройки».

Его занятия перебили звуки оперы Вагнера. На дисплее домашнего телефона появилась надпись: «Соединение неизвестно, локализация неизвестна». Славек переключил связь на висящий над письменным столом динамик.

— Да, слушаю.

— Приветствую. Это Бартек Новосельский. Звоню по поручению коллеги.

— Как здорово, что так быстро. Меня зовут Славек Сташевский.

Собеседник быстро перешел к делу.

— Какое дело мне нужно анализировать?

— Сейчас перешлю на ноут все данные и…

— Какой ноут. Я в отпуске.

— Тогда на счет. Можно будет стащить в Интернет-кафе и…

Тот опять не дал закончить:

— Какое еще кафе. В пустыне? — какое-то время он что-то урчал. — Ты зацепил меня в Египте, — пояснил он. — Как раз еду на верблюде, по песку, трясет немилосердно, этот гад все время хрипит и злится на жару сильнее, чем я.

И правда, в трубке что-то фыркало и как будто бы булькало. Сташевский знал, что именно такие звуки издают дромадеры.

— Холера! Тогда хоть передай верблюду от меня привет.

— Передать привет? Верблюду? Чтобы он меня оплевал? — Тем не менее, Новосельский рассмеялся. — А ты знаешь, сколько эта горбатая скотина способна выбросить из себя этой липкой гадости?

— К счастью, не знаю.

— Ладно, — Новосельский перешел на примирительный тон. — У кого-то из участников поездки должен быть какой-то комп под польский сотовый.

— Буду ужасно благодарен. Это очень и очень срочно.

Внезапно в голосе Новосельского прорезался тон запева, которым угощают верующих священники в церквях.

— Братья, — гудел он, — передайте друг другу знак мира… Тьфу! Давайте обменяемся адресами счетов и номераааамииии…

На сей раз рассмеялся Сташевский.

— Я тебе должен услугу.

— Не сомневаюсь. Слышал, будто бы ты лучший следователь вроцлавского управления.

— Факт! Именно так я говорю о себе, когда на меня нападает болезненная скромность.

Через мгновение две пары рук, одна во Вроцлаве, в комнате с кондиционером, а вторая в Египте, находясь на спине верблюда, начали стучать по клавишам, передавая друг другу цифры и буквы.

Будучи полицейским, Сташевский видел множество смертей. А точнее, ее эффекты в форме выражения лиц — спокойные, как будто бы человек лишь ненадолго вздремнул, либо жестокие, меняющие лицо покойного маску страха или страдания. Случались и менее интересные случаи: утопленники, висельники, выпрыгнувшие из окон, жертвы ожогов… Но не это было важно. Важен был мрак. Сташевский не боялся смерти. Когда-то его предыдущая девушка провела психологический тест, из которого следовало, что он, правда, абсолютный похуист, зато не боится смерти. Он был самым обычным фаталистом, согласившимся с мыслью, что — что бы он ни делал, случится то, что должно случиться. Иногда ему даже казалось, что тот назначенный ему срок будет прекраснейшим днем в его жизни.

Тесные, освещенные газовыми фонарями улочки, по которым он сейчас кружил, ни в коей степени не наполняли его хотя бы беспокойством. Абсолютно сам, в три часа ночи. Он обожал этот последний бастион предыдущей цивилизации, удаленный от сияющего потопом электрического света города. Его зарево било из-за могучих тел костелов и серебрило листья зарослей над рекой, а кроны деревьев походили на декорации в каком-то театре. Атмосфера, словно взятая с эскизов Бруно Шульца[88] — мрак мыслей, таинственных ритуалов, знаков чего-то, таящегося во мгле. Сташевский не знал, ждет ли кто-то его, притаившись в темноте. Но он был уверен в том, будто что-то крайне важное произойдет или сегодня, или завтра. Обычная впечатлительность и дар наблюдения, по сути дела, даже в этом конкретном случае наблюдения самого себя, а не какой-то там дар предвидения.

Славек глянул на часы. Три — тридцать семь. Впервые на дисплее не появилась чертова дюжина. Он усмехнулся. На ближайшей подворотне тоже не было этого номера, не находился он и на тринадцатом этаже, Мариола не выставила тринадцатый канал в телевизоре или тринадцатую программу в автоматической стиральной машине. Это впервые с того момента, как он начал это удивительнейшее следствие. Сташевский вынул из кармана наладонник и проверил в сети часовые пояса. В США, на Западном Побережье, сейчас должно быть тридцать семь минут седьмого вечера. Идеальное время. Он продиктовал своему телефону номер.

— Good evening. What can I do for you? — раздался голос, соответствующий лакею в дешевом фильме из буржуазной жизни.

— Hallo. I'm police officer from Poland. Could I speak to mister Wasiak?

— I'll check this, sir. Please, wait[89].

Точно, лакей, промелькнуло в голове Сташевского. К счастью, долго ждать ему не пришлось.

— Васяк, слушаю.

На сей раз хрипловатый голос принадлежал кому-то, скорее, привыкшему отдавать приказы, чем их получать.

— Приветствую вас от всего сердца. Моя фамилия Сташевский, и я тот самый полицейский, который…

— Так это от вашего имени тот тип дал объявления? — перебил его Васяк.

— Да.

— Следствие по делу монастыря?

— Да.

— Тогда спрашивай, пан, что пан желает.

Он настолько удивил Сташевского, что тот какое-то время никак не мог собраться с мыслями.

— Мммм…. Как звали того офицера, которого вы вместе с Мищуком привлекли к следствию?

— Борович. А откуда вам это вообще известно?

Трансатлантические соединения работали как часики. Сташевский слышал дыхание Васяка, даже тикание его старомодных часов.

— Я прочитал все ваши акты. А поскольку их стиль неожиданно изменился до неузнаваемости и сделался… ммм… более профессиональным, то я пришел к решению, что вы подобрали себе какого-то специалиста.

— Ага. — Впервые в голосе Васяка можно было услышать уважительный оттенок. — Это он придумал наше бегство. Это он напечатал пару бумажек, приставил печати, что было можно — подделал. Но одно письмо пожелал, чтобы я написал собственноручно. Так и не знаю — зачем.

Сташевский знал: зачем. Со всей и абсолютной уверенностью.

— Я могу это вам объяснить, — сказал он.

— Правда?

— Да. Таким именно способом Борович оставил для меня след.

Васяк колебался, шепча что-то непонятное.

— Для вас? — прибавил он громче.

— Для кого-то, кто будет вести это следствие дальше. Было важно распознать почерк и сравнить даты. Вы написали письмо после собственной «смерти». И это склонило меня к тому, чтобы начать вас разыскивать.

Долгая тишина.

— Об этом я не догадался, — голос Васяка сделался уже почти что симпатичным. — Но тут вы правы. Он хотел, чтобы кто-то закончил это дело.

— Так, в связи с этим, могли бы вы рассказать мне все по очереди?

— О том, чего нет в бумагах? Да. Но только вначале скажите, почему вы заинтересовались этим через столько лет?

Сташевский не знал, говорить ли всю правду.