— С удовольствием. Я сделаю.

Славек направился на кухню. Поставил электрический чайник, вынул из шкафчика две чашки. Мариола пила «ссаки святой Вероники» — напиток из пакетика, слегка-слегка окрашенный в коричневатый цвет. Сам он — «сатану», насыпной джинсен, две ложки.

— Знаешь, — повернулся он, — всю жизнь я мечтал о женщине, которая, если я не могу спать, всегда выпьет со мной чайку и поболтает немного.

— Я тоже. — Мариола грустно улыбнулась собственным воспоминаниям. — Я тебя тоже очень долго искала, дебил.

— Я тебя люблю.

— А я — тебя, мой сумасшедший и без царя в голове.

Они сели на теплом, оплетенном плющом балконе. Расположенные несколькими этажами ниже фонари отбрасывали фантастические тени на стены огромного здания. Кроме них активными в это время суток были только коты, выдирающие друг у друга добычу с мусорников.

— Ты и вправду меня любишь? — спросила Мариола.

Славек кивнул.

— Почему ты все время сомневаешься?

— Потому что знаю тебя, обезьяна советская[91], — повторила девушка его выражение. — Тут же тебе на шее подвесится какая-нибудь Алинка; Дануся начнет устраивать мне скандалы по телефону, что ты с нею не встречаешься, а Кася…

— Оставь Касю в покое.

— Она меня просто преследует. Когда смотрю новости, они касаются ее города. Когда вижу указатель, он, естественно, ведет к ней. Открываю газету и уже знаю: будет что-то про ее местность. Я сражалась за тебя и…

— И вот. Такой любви, как к тебе, ждут целую жизнь, идиотка. Иногда и не дожидаются. Так что и не думай, будто бы я от тебя отцеплюсь.

— Но ведь она…

— Преследует тебя? А меня преследует чертова дюжина. Везде ее вижу.

— Ты говорил.

— Хотя, в последнее время перестала.

Мариола отпила горячего чаю.

— Что-то случится важное?

Славек всегда восхищался ее интуицией.

— У меня тоже такое впечатление.

Девушка снова сделала глоток. Потом спросила с какой-то странной решимостью.

— Погибнешь?

Сташевский пожал плечами.

— Не знаю.

— Я не хочу.

Он легко поднялся и направился в кабинет. Там вынул из пачки две сигареты.

— И захвати письмо, — позвала с балкона Мариола.

— Хорошо.

Он вернулся с распечаткой, сделанной программой, распознающей записанные в аудио-формате слова. Подписи, естественно, не было. Мариола взяла листок, глубоко затянувшись сигаретой. Когда она зажигала свечку в простом стеклянном бра, Славек заметил, что у нее дрожат руки. Она начала читать вслух:

Уважаемый пан! Зачеркиваю эти слова, зная, что вы еще не появились на этом свете. То есть, вы еще не родились. Но, тем не менее, мне кажется, что я много чего про вас знаю. Признаюсь, что несколько странно писать, обращаясь к кому-то, кого еще нет, но я попробую.

А вот то, что я о вас знаю. Вы — нервный тип, что не способен ни минуты усидеть на одном месте. Все время вы что-то берете, ходите с места на место, наверняка слушая при этом музыку. Вы несобранный, растрепанный, неисполнительный, ленивый… И в то же самое время, вы самый скрупулезный, исполнительный, всегда доводящий дела до конца офицер полиции/милиции (не знаю), всегда правый в любом деле, что доводит примазавшихся чиновников до белого каления. Чего бы вам это не стоило, вы всегда сделаете по-своему.

Вас легко ранить, легко довести до ярости. Но никому еще не удалось повернуть вас с вашего пути. В последний раз я глядел в этом дурацком американском кино новейший вестерн «High Noon»…

Сташевский тут же проверил по наладоннику дату. «В самый полдень» — 1952 год. Тоже мне: «Новейший». Сам он видел его еще ребенком. В главной роли Гэри Купер, режиссер Стенли Кубрик. Сташевский стащил трейлер с какого-то голландского сервера. Единственным именем, которое узнал в титрах, было Пон Чейни. На маленьком экранчике передвигались черно-белые картинки.

…Заканчивается, как обычно, хеппи-эндом. Но вам «счастливый конец», по-видимому, дан не будет. Впрочем, не знаю. Не мне высказываться о судьбах вселенной. Вы уже догадались, почему я так пишу? Скорее всего, да, если я правильно догадываюсь…

Потому что, когда пишешь обо мне, ты описываешь самого себя, подумал Сташевский.

…Но скажу прямо, ради уверенности. Когда я пишу о вас, то описываю самого себя; если кто-то взялся за это дело и еще не сбежал или же не погиб, это знак, что он похож на меня. Совершенный сорвиголова, безнравственный, не признающий закон. Замечающий исключительно себя и остальную часть мира. Всех остальных и все остальное, пытающееся ему противостоять. А в таких ситуациях вы выдаете из себя все возможное. И платите за это, платите и платите… Жертвуя всем, чем только можно пожертвовать. Ну, ладно. Здесь как раз, кое-что для вас…

Сташевскому вспомнился другой вестерн, снятый ровно сорок лет спустя. «Unforgiven» — «Непрощенный». Он повторил про себя заглавную надпись фильма на мелодию известной песни: «Сташевский был порочным парнем, не сторонясь ни женщин, ни вина…» Что ж, бывает. Люди рождаются и с худшими недостатками.

…Вся проблема в том, что это следствие — особое. Оно всегда убивает того, кто его ведет. Ну, и в определенном смысле, мы имеем тупик. Надеюсь, что вы добыли материалы Васяка и ознакомились с ними. Хотя, это мало чего даст. Нужно задать себе вопрос: Где же тот окончательный момент, когда револьвер вытягивают из кобуры? Когда он наступит? И… готовы ли вы к нему?

Знаю, что это будет весьма неприятное переживание. Если, естественно, вы переживете. Я не сторонник теории «самовзрываний», думаю, что это какая-то неизвестная болезнь. Но питаю надежду, что в ваши времена против нее уже будет лекарство. Я не Господь Бог. Не мне предвидеть.

Во всяком случае, я считаю, что вы должны пойти на тот дворик и все почувствовать лично…

— Сумасброд! Придурок! — воскликнула Мариола, прерывая чтение вслух. Она сорвалась с места и начала кружить по балкону. Места здесь особенно не было, поэтому, чтобы вообще двигаться от перил до перил, ей приходилось дробить маленькими шажками. Со стороны все это могло бы показаться смешным, если бы не выражение ее лица.

— Да. Точно такой же, как я, — сказал Сташевский.

Глаза Мариолы обещали наступление конца света.

— Я тебя не пущу!

— Посмотрим! — Славек глянул на листок:

Несколько пустых строк.

Вы знаете, о ком я говорю?…

Снова перерыв.

Желаю успеха. Мои поздравления. Славомир Борович.

Спецавтомобиль походил на грузовик для перевозки мебели, но никакого камуфляжа на нем не было. Припаркованный на забитой другими машинами улице он ничьих подозрений не возбуждал. В средине техник кончил приклеивать маленькую видеокамеру к виску Сташевского и тщательно прикрыл ее волосами. Вторая камера находилась в перевешенной через плечо сумке, а третья еще раньше была размещена на крыше дома.

— Дешевка, — отозвался сидящий перед экранами обеспечения связи Госфман. — Бандиты сразу же сориентируются, что ведется видео-наблюдение.

— Но мы сейчас не ловим бандитов. — Сташевский подвернул рукав рубашки. Он протер кожу спиртом, после чего вонзил иглу. — Остерманн и фон Крёцки, творцы этого упырного круга смерти, давно уже мертвы.

— Так кого ты хочешь арестовать?

— Никого. Хочу узнать, что здесь за игра.

Гофман поднял отложенный Сташевским шприц.

— А это?

— Это самое сильное известное цивилизации антигистаминовое средство. Пока что в стадии исследований, в Варшаве.