— Что это он? Только сейчас сдается?

— Нет. Он говорит, что мародерам здесь работы нет. Все уже забрали. И чтобы его не обижать. У него ничего нет, — объяснил проводник.

— Он что, нас за мародеров принимает?

— А что, здесь есть кто-то другой?

Васяк решил вмешаться в разговор.

— Мы хотеть… Понимаешь: х-о-т-е-т-ь. Мы хотеть говорить с polnische Obersturmfuhrer.

Немец явно перепугался.

— Polnische Obersturmfuhrer? Mein Gott!

Проводник пытался все объяснить:

— Они из польского гестапо. И немедленно хотят увидать того, кто управляет этим большим домом!

— Из польского НКВД, — решил добить немца Васяк.

— А я — вообще из «ЭмАй-5», — прибавил Мищук, корча грозную мину.

Оба поляка удивленно глянули на него.

— И что это такое — ЭмАй Пять?

— Не знаю. Когда меня прессовали на Лубянке, в Москве, то требовали признаться, будто я агент английской разведки. Когда же я заработал пару хороших компрессов по физиономии, когда яйца опухли, так я и признался, что из «эм ай файф». Они так это называли. — Он гордо выпрямился. — Так что я — британский агент. Это записано в приговоре.

— А какой у тебя был номер?

— Не помню, башка трещала. Но там точно были два нуля. — Мищук громко чихнул, поскольку, по причине отсутствия стены в квартире, он вечно простужался. — У нас в камере был один доктор, что знал английский, так я его спросил, что оно значит, этот «эм ай файф». Так он ответил: «Являюсь ли я пятеркой?» Видите? Даже русские сделали из меня агента «на пять».

— Тоже мне, дело, — сказал Васяк. — Вот я признался, что копал канал под Москвой, чтобы взорвать Кремль! По приговору получил вышку. Но как германцы ударили, а русские получили по заднице, так нас мобилизовали, хотя и только как СОЭ.

— А что такое СОЭ? — заинтересовался проводник, который провел войну на другой стороне фронта.

— Социально-опасный элемент. — Мищук осторожно спустил ползун автомата. — Мы, два крестьянина с деда-прадеда, и мы — «классово-опасный элемент»?

— Ладно, проехали. И пошли, наконец, а то и вправду темнеет.

Немец провел их в огромный вестибюль. Пришедшие были подавлены его громадьем, современной, бетонной конструкцией. Впечатление производило! Потом перешли в какой-то коридор, который, судя по ширине и величине вестибюля, должен был иметь добрые пару гектаров площади. Если бы посеять тут пшеницу, это же какие доходы можно иметь. Они поднялись по ступеням. Немец начал лупить ногой в железную дверь.

— Кто там? Гельмут, ты?

— Ich bin. Mit Kameraden.

— Какие, курва, «камераден»? Головой трахнулся?

— Nein, ich…

Его перебил Мищук.

— Это Гражданская Милиция. Открывайте!

— О Боже, наконец, — голос из-за двери доносился не слишком четко. — Но как мне быть уверенным, что вы — это вы?

— А того, что если не откроешь, проделаем дырку в двери и бросим туда гранату! — заорал Васяк.

— А если я первым брошу в вас?

— Господи Иисусе, мужик… — Мищук присел и попытался просунуть свои бумаги в щель под дверью.

— Drei Kameradem mit Papieren, — крикнул немец.

— А вдруг кто-то держит ствол у твоего виска? — Человек в средине, похоже, особо не верил. — И заставляют тебя говорить эти слова?

— Эй, ты, слушай, — разнервничался Васяк. — Вот как приложу тебе фауст-патроном, так точно зажаришься, — врал он. — Еще можем облепить двери пластиковой взрывчаткой. Тоже будет клёво.

Тут Мищуку наконец удалось пропихнуть документы в щель.

— Есть? — крикнул он.

— Есть! — раздалось изнутри.

— Читаешь?

— Я не очень-то умею читать. Но пытаюсь.

— Тогда, курва, открывай, или поджарим тебя! — снова заорал Васяк.

Вот это подействовало. Они услышали скрежет двух солидных замков, и металлические ворота немного приоткрылись. В них стоял пожилой мужчина с ППШ в руках, которые тряслись настолько, что все отскочили под стену.

— Алкоголик! — вырвалось у Мищука.

— Не… — поправил его Васяк. — Всего лишь на шизе.

— Спокойно, спокойно, — вмешался проводник. — Мы из Гражданской Милиции.

— Как же. Грабежом занимаетесь.

— И тебя выгребем из твоего зала вместе с твоей «пэпэша». А в Варшаве станем зарабатывать: в зверинце тебя будем показывать или в цирке.

Пожилой мужчина запустил их на балкон. То, что они увидели, казалось совершенно неправдоподобным. Перила балкона были защищены мешками с песком. В просвете посредине, где перила были вырваны, стоял немецкий пулемет и пара ящиков с патронами. К этому — два маузера, ППШ, который только что видели, и приличная коллекция гранат.

— Меня зовут Юзеф Кольский, — сообщил старичок. — Я всегда страдал на голову. Ну, просто дурак. Но приказали охранять зал и киностудию рядом. Но как? Самому. Так я взял себе в пару этого немца, который был тут ночным сторожем и знает, что здесь и где. А тут… мародеры, бандиты, партизаны всяких мастей. Все тут есть, господа, и стреляют по ночам. Так мы и окопались.

— Окопались? — не выдержал Мищук. — На бетонном балконе?

— Ну, нет… Взяли и насыпали песок в мешки. Тут рядом немцы складывали оружие. Так мы вертанули у них пулемет и два маузера. ППШ мой, от властей.

— И что? Нападали на вас? — спросил Васяк.

— Ну… так. — Кольский вытянул над баррикадой. — Ворон, там, — указал он рукой. — Вон, один лежит.

Все выглянули, чтобы увидеть тело. У Кольского от нервов руки тряслись в такой степени, что мог бы служить живым отбойным молотком. Едва-едва смог открыть две банки с советской тушенкой, которой поделился с остальными.

Все ели жадно, набирая тем, что у кого было: штыком, американским боевым ножом или просто перо чинным ножиком. Тушенка была замечательная.

— В этом зале паршивый звук. Если разок дать очередь из этого устройства, — Кольский указал на немецкий пулемет, — так половину дня потом ничего не слышно.

— Могу догадываться. — Мищук глядел на труп типа в английском комбинезоне, русской каске и в сапогах, вытащенных, похоже, из навозной ямы. Ко всему этому, на рукаве у него была бело-красная повязка. И довольно чистая. — А вы что, трупы не хороните?

— Хороним, — ответил на это Кольский. — Как только наберется побольше. Ради одного в парке копать не выгодно, — тут он прервался и бросил, на первый взгляд, совершенно не к месту. — А еще, пан, тут есть духи! Только не смейтесь.

— А мы и не собираемся смеяться. — Мищук, наконец-то сытый, хотя ему ужасно не хватало хлеба, закурил «кэмэл». — Мы, как раз, по вопросу этих духов и пришли.

Грюневальд кивнул Кугеру.

— Ну что, пошли в ту киностудию, о которой говорил Винтербаум.

— Это в паре шагов отсюда.

Грюневальд оплатил счет за изысканный десерт в ресторане Jahrhunderthalle, и они вышли наружу. Аллея провела их к боковому входу. Они всегда пользовались боковыми входами. Намного легче было узнать какие-то сведения у менее важного сторожа или дворника. Так оно случилось и здесь. Встретили какого-то типа в плохо сшитом костюме. Тот сидел на маленьком стульчике и внимательно изучал покрытый печатным текстом листок.

— Мы из уголовной полиции.

— Из крипо?

— Да, — предъявили они удостоверения.

— Тогда заходите. — Он махнул бумажкой, которую так внимательно изучал. — Я как раз получил повестку в армию. Завтра меня здесь уже не будет.

— Поздравляем, — заметил на это Грюневальд. — Именно вы раздавите поляков!

— А я вам сочувствую, — прибавил Кугер. — От всего сердца желаю вам удачи. Желаю пережить эту войну, следующую и следующую. А потом — еще одну.

— Так что, будет много войн?

— Не знаю. Или много, или одна, но большая, мировая.

— Как в 1914 году?

— Думаю, что хуже. Теперь-то те сыграют получше. Чему-то ведь научились.

— Молчи, пораженец! — тихо рявкнул Грюневальд. — Уже скоро мы сможем воскликнуть: «Варшава наша!».

Кугер слегка усмехнулся: