Влетел и вылетел Артамон, нежно улыбнувшись мне херувимскими щечками.

— У него сегодня французы, деловые переговоры, — пояснил мне зам. редактора.

— Тоже по поводу издания?

— Нет, у нас много других дел, не имеющих отношения к печати.

Я кивнул, абсолютно ничего не поняв.

— Все будет хорошо, Алексей, главное — не волнуйтесь, все склоняется к тому, что будем издавать вашу книгу. Зайдите к Артамону завтра.

Я сделал несколько звонков, ответил на вопросы ответственного секретаря касательно интервью с известным театральным режиссером. Пожалуй, самым известным в Империи. И в три часа подошел к назначенному месту. Дама появилась спустя пять минут и остановилась. Актриса ведущего театра близоруко озиралась.

«И это их прима?» — удивленно подумал я. Поняв, что и здесь я не найду утешения для своей плоти и души. Ладно уж с душой…

Что люди говорят, когда встречаются?

— Здравствуйте, — сказала актриса, когда я подошел к ней вплотную. Плотнее было некуда.

— Я Алексей.

— Очень приятно, Вера. — Она прищурилась. — Меня здесь ждет знакомый на аллее, я пойду отпущу его. Я думала, что это друзья разыгрывают, с Нью-Йорком.

— Я не разыгрывал, — улыбнулся я.

— Это я уже поняла, — улыбнулась она.

Я посмотрел ей вслед. Фигура была неплохая, с одеждой, как у всех здесь, невпопад. Ничто не сочеталось ни с чем. С лицом было непонятно, она была дочкой известнейшего актера и певицы, и, к сожалению, он скорее напортил, чем услужил, так как в лице ее были мужские черты, и тонкая верхняя губа не придавала выражения доброты.

Она вернулась и улыбнулась. Я не имел не малейшего понятия, о чем говорить. Я воображал ее совершенно другой. Ох, уж эти фантазии на вольную тему и реальность, не соответствующая вольной фантазии: выточенные ножки, упругая резкая грудь, высокие округлые бедра, красивый овал лица, женственные подрезанные скулы, мягкие губы…

— Может, пойдем куда-нибудь в бар или ресторан? — спросил я.

Она от души рассмеялась:

— Вы, по-моему, перепутали государства.

Мы сели в небольшой садик, которых было разбросано достаточно в этом городе. Завязалась немного натянутая беседа. Меня смущало ее лицо. Я не могу работать с некрасивыми лицами — или в них должна быть сексуальность и эротичность. Если не красота…

Она полистала мои книжки и сказала, что, наверно, мне нужно сначала посмотреть ее спектакли (я не видел ни одного), а потом будем говорить.

Я согласился, ухватившись за соломинку. Спектакль шел завтра, она оставит мне билет в партере.

Я хотел пригласить ее хотя бы на ранний ужин, находясь рядом с Домом писателей, но не пустили даже на порог, несмотря на то, что я показывал карточку американского Пен-Клуба. А может, они были правы и поняли, что я еще не писатель. Церберы подчас бывают прозорливы.

Она улыбалась, видимо считая меня ненормальным, и попрощалась до завтра.

В театр я пришел со смешанными чувствами: когда-то я поступал в театральное училище, любил театр и бредил стать актером долгие годы.

Здесь прием был лучше, чем в Доме писателей: администратор сама провела меня на лучшее место в партере, прямо напротив центра сцены, вручив программу с действующими лицами и исполнителями. Пьеса называлась «Босиком, без любовника», какого-то бездарного американского драматурга. Но в этом государстве все американское было модным. Главную роль играла актриса Вера Баталова, теперь уже моя знакомая. Это слегка подняло мой дух. До поднятия занавеса оставалось время, и я внимательно рассматривал публику, пытаясь понять, — я был за границей.

Первый акт, мягко выражаясь, был вялый, но я стойко держал голову прямо, чтобы она не падала. В антракте, уворачиваясь от толкающей толпы, ходил и смотрел фотографии актеров прошлого и настоящего, висящих высоко на стенах. Первый же портрет справа привлек осматривающий глаз. Мой. На черно-белом фото было лицо актрисы, видимо только что пришедшей из училища, сейчас она не могла быть такой, так как, судя по бумаге и окантовке, портрет имел свою жизнь. Что-то колыхнулось из воспоминаний юности и, не выцарапав ничего с чердака памяти, улеглось.

Я что-то слышал об этом имени в Нью-Йорке, но что? Второй акт был чуть резвее, а может, это казалось, так как сидеть оставалось меньше, чем сначала.

Я ушел чуть раньше, купил на площади цветы, оставил их Вере на служебном входе и уехал.

Утром мы созвонились.

— Спасибо за цветы. Как вам спектакль?

— Очень понравился, очень, — сказал я.

Играла она слабо, спектакль был ужасный, это была не ее роль и не ее пьеса. Я видел эту роль в кино в исполнении известной американской актрисы, первой бляди Голливуда, ее вряд ли кто мог переиграть, не говоря уже о втором… Тоже глагол… (Приставка пере.) Зная театр, я сделал рискованный шаг:

— А такая актриса… еще играет в театре?

— Да, она моя напарница в новом спектакле «Идеальная жена». Хотите прийти посмотреть? Я собиралась вас пригласить. Заодно и ее увидите на сцене…

— С удовольствием. Об этой даме: я забыл ее телефон в Нью-Йорке, а меня просили позвонить и передать на словах. Вы… не могли бы дать ее телефон?

— Конечно, никаких проблем. — И она, видимо открыв телефонную книжечку, назвала номер. Который я сразу записал в блокнот с бело-желтыми страницами.

— А когда спектакль? — спросил я.

— В эту субботу. Я постараюсь достать вам пропуск, так как билеты давно уже проданы. Это премьерный спектакль.

— Спасибо, — сказал я, и мы поговорили ни о чем.

Дни я проводил в редакциях, которые видеть уже не мог. Стоял июнь, жара, пыль. Я был один в этом городе и зверел от одиночества, тоски и какой-то печали. В этот вечер, выйдя раньше из ресторана, я нашел монету и работающий автомат. Я не знал, что еще делать. Я позвонил ей — от тоски и бездействия. Зачем я набирал этот номер 299–85–85? Было полдесятого вечера. На другом конце трубку долго не брали, и я хотел уже повесить мою. Как раздался щелчок и монета провалилась. Где сейчас эта монета?

— Алло?

— Здравствуйте, — сказал я.

— Здравствуйте, — сказали в трубке, не удивившись, и…

— Меня зовут… — И я представился.

Ожидая, что сейчас зададут смертельный в своей простоте вопрос: что вы хотите? Вот этого я не знал, я звонил просто так. В поисках ничего или утраченного времени.

И был поражен. Поставленный правильно для сцены голос произнес:

— А я о вас уже слышала.

— Надеюсь, не с экрана телевизора: разыскивается убийца, особые приметы…

Она звонко рассмеялась:

— Нет, у вас гостила моя знакомая в Нью-Йорке. Прошедшей зимою.

— А-а. — Я предпочитал не вспоминать этот период.

— Вы давно у нас? — осведомился голос.

— С неделю. Я хотел бы с вами увидеться и поговорить.

Возникло молчание. На любой ее следующий вопрос у меня не было ответа. И вдруг:

— Вам удобно приехать через час?

— Не будет поздно?

— Нет, что вы, я раньше двух не ложусь.

— Какой адрес? — слегка осевшим голосом спросил я.

Отловив в ночи ездока, скорее всего — беспечного, не желающего ничего, кроме большого количества денег (как странно: а я думал, доброта — спасет мир), и заехав к маме, захватив большой пакет, я собрался нестись вниз.

— Сыночек, когда ты вернешься? — спросила родившая меня.

— Аллах знает, — сказал я. И она улыбнулась, все поняв. — Но даже он — не знает. — И умчался.

Актриса жила на одной из маленьких, бесшумных улиц в центре, месте, о котором я и понятия не имел.

Рассчитавшись с водителем-частником за все плохое в его жизни, я поднялся на пятый этаж. Я был одет в светлый костюм, голубую рубашку, темно-синий галстук и дорогие туфли, которые я купил недорого.

И позвонил в дверь. Через буквально минуту мне открыли.

— Здравствуйте! Проходите, меня зовут Тая.

— Очень приятно. — Я пожал ей руку, обняв своей ладонью. Рука была мягкая. — Вы изменились как-то…

— В лучшую сторону или худшую?! — Она засмеялась негромко. Даже не поинтересовавшись, где я ее видел. Ее, казалось, ничего не интересовало, что касалось ее.