Р2

Г85

Вступительная статья

Л. ЕМЕЛЬЯНОВА

Оформление художника

М. НОВИКОВА

7 - 3 - 2

65 - 71

ЭЛЬМАР ГРИН И ЕГО РОМАН “ДРУГОЙ ПУТЬ”

Читателю, незнакомому с биографией Эльмара Грина, может показаться, на первый взгляд, что перед ним

писатель, всю жизнь проживший среди своих героев — эстонских, карельских и финских крестьян. И

действительно, внутренний мир и судьбы этих людей, само их мироощущение воссозданы в творчестве Грина с

такою глубиной и достоверностью, с таким исчерпывающим знанием предмета, что невольно думается: все это

увидено и пережито самим писателем.

Между тем опыт непосредственного общения писателя с этой средой (я говорю именно о

непосредственном, так сказать, биографическом соприкосновении, отвлекаясь пока от совершенно особого

вопроса об источниках его знаний вообще) был сравнительно небольшим. Несколько лет в самом раннем

детстве, когда маленький Саша Якимов, будущий Эльмар Грин, жил на Карельском перешейке среди финнов, да

около пяти лет батрачества на эстонских хуторах в юности — вот, собственно, и весь так называемый

жизненный опыт, питающий “эстонско-финскую” тему в его творчестве.

И при всем том — удивительные по своей глубине художественные обобщения в рассказах о трудном

пути эстонского крестьянина в новую жизнь. И тем не менее — монументальная эпопея, обнимающая почти

полувековую историю Финляндии, историю бурную и противоречивую, временами трагическую, требующую от

писателя не только безукоризненно верного понимания событий, но и глубочайшего знания национально-

исторических традиций страны,

Вспоминаются слова Алексея Толстого: “Каким образом люди далекой эпохи получились у меня

живыми? Я думаю, если бы я родился в городе, а не в деревне, не знал бы с детства тысячи вещей, — эту

зимнюю вьюгу в степях, в заброшенных деревнях, святки, избы, гаданья, сказки, лучину, овины, которые

особым образом пахнут, я, наверное, не мог бы так описать старую Москву. Картины старой Москвы звучали во

мне глубокими детскими воспоминаниями. И отсюда появлялось ощущение эпохи, ее вещественность. Этих

людей, эти типы я потом проверял по историческим документам. Документы давали мне развитие романа, но

вкусовое, зрительное восприятие, идущее от глубоких детских впечатлений, те тонкие, едва уловимые вещи, о

которых трудно рассказать, давали вещественность тому, что я описывал” 1.

То же самое мог бы, думается, сказать о себе и Эльмар Грин. У него тоже были и свои “зимние вьюги”, и

“овины, которые особым образом пахнут”, и “сказки”. Картины старой финской деревни также звучали в нем

“глубокими детскими воспоминаниями”. Потому-то через много лет, когда писатель обратился к финской теме,

он вполне мог положиться на это свое “вкусовое, зрительное восприятие” и с безупречной точностью

воссоздать и жизнь глухой финской деревушки Кивилааксо и события, развернувшиеся в опаленных войной

финских лесах, рассказать о многотрудной судьбе горемыки Акселя Турханена и о героической драме Великой

Матери — Вилмы Туоминен.

В литературу Эльмар Грин пришел сравнительно поздно: первая его книга, включавшая восемь

рассказов, вышла в 1939 году, то есть когда автору ее было уже тридцать лет. И, может быть, именно потому, что

был он к этому времени не только зрелым человеком, но и на удивление опытным мастером, центральное место

в его рассказах сразу же заняла тема, ставшая главной во всем его творчестве, — тема “другого пути”.

Если говорить о времени и о событиях, к которым обратился Грин в этих рассказах, то можно сказать, что

это были рассказы о коллективизации. Однако события, связанные с коллективизацией, интересовали писателя в

первую очередь с точки зрения тех глубоких морально-психологических сдвигов, которые под их влиянием

происходили в социальном мироощущении человека. Коллективизация, как и Октябрь и эпоха гражданской

войны, вошли в сознание людей тридцатых годов не только своей эпической стороной, но и своими великими

нравственно-социальными уроками, подтверждающими и доказывающими абсолютную историческую

закономерность победы социалистического строя, социалистического мировоззрения, социалистического

гуманизма. Эти уроки и имел в виду Эльмар Грин, когда обратился к событиям тех бурных лет. Как и почему

побеждает новое? Какова почва этой победы в человеческом сознании? Вот вопросы, которые он ставит и на

которые ищет ответа.

Метод, с помощью которого он эти вопросы решает, столько же прост, сколько и оригинален. Это, если

можно так выразиться, метод косвенного утверждения. Заключается он в том, что, утверждая торжество нового,

Грин не дает широкого, так сказать, эпического изображения этого сложного и противоречивого процесса.

Победный гул совершающихся преобразований доносится до нас словно бы издалека. О том, что происходит

там, “за кадром”, мы получаем поначалу лишь самые общие сведения. В стране идет коллективизация.

Крестьяне русской деревни, с которой соседствуют эстонские хутора, организовали колхоз. Идут к ним и

1 А л е к с е й Т о л с т о й , Собр. соч. в 10 томах, т. 10, Гослитиздат, М. 1961, стр. 414.

эстонцы — ушел Эльмар Уйт, ушел старый Аллер. Одним словом, там, в мире, налаживается хорошая,

счастливая жизнь, жизнь, основанная на новых, подлинно человеческих отношениях людей между собой.

Однако Грин не ограничивается констатацией, что жизнь эта хороша и счастлива. Главная его задача —

доказать, что новые формы жизни единственно разумны, а потому необходимы и неизбежны. Отсюда и его

интерес к герою, для которого путь к признанию новой жизни связан с коренным и крайне болезненным

переосмыслением всего своего предшествующего жизненного опыта, а затем и с решительной его отменой.

Представления гриновского героя о жизни просты, но и в высшей степени устойчивы, ибо освящены вековой

традицией, и поколеблены они могут быть лишь чем-то столь же бесспорным и очевидным, как и они сами.

Старый Ян Уйт, например, пока он силен, пока не нуждается ни в чьей помощи, считает, что человеческая

взаимопомощь не только невозможна в мире, где каждый заботится лишь о себе, но и попросту не нужна.

Привыкший полагаться лишь на силу своих могучих рук, он верит только в себя и ни в кого больше. Не доверяя

людям, он везде и во всем усматривает с их стороны своекорыстный расчет. Жизненные нормы,

установившиеся среди них, кажутся ему замешенными на изрядной доле лукавства, вполне естественного с

точки зрения его прежнего опыта. “Я не хочу с моим сыном втвоем кормить половину колхоса”, — заявляет он

городскому агитатору, и кажется, ничто не может его поколебать в этой надменной самоуверенности. Но это

гордость обреченного. И Старый Уйт очень скоро убеждается в этом: сама логика жизни подводит его к той

последней черте, у которой привычные для него представления взрывают себя изнутри. Подобно древнему

Святогору, не одолевшему “тяги земной” и вынужденному признать свое бессилие, Старый Уйт, придавленный

огромным валуном, понял то, чего не мог понять всю свою жизнь: что силы его не безграничны, что в одиночку

человек всегда был и будет беззащитным.

Путь, проделанный такими людьми, как Старый Уйт, Юхан Пютсип (“Возвращенная семья”) и

Вольдемар Карьямаа (“Пройденные болота”), характерен и поучителен. Он свидетельствует о том, что в

условиях коренных социальных преобразований, которые несла народу Октябрьская революция, для простого

крестьянина, если только он честен и трудолюбив, он, этот путь, остается единственным путем, ведущим к