В ту ночь, когда умер Эрнесто, меня разбудил ночью какой-то грохот. «Что случилось?» — удивился Аугусто, включив свет. В комнате никого, кроме нас, не было, все вещи оставались на своих местах. И только наутро, открыв платяной шкаф, я обнаружила, что в нем обвалились все полки; чулки, шарфы и белье — все попадало друг на друга.

Это теперь я могу сказать: «В ту ночь, когда умер Эрнесто». Тогда же я еще ничего не знала, ведь недавно получила от него письмо и не могла даже отдаленно предположить, что же случилось в ту ночь. Единственное, о чем я подумала: возможно, деревянные опоры полок совсем высохли и не выдержали излишней тяжести. Иларии было четыре года, она недавно начала ходить в детский сад, наша жизнь с нею и Аугусто вошла в спокойную, привычную колею. В тот же день после собрания латинистов я отправилась в кафе написать Эрнесто письмо.

Месяца через два предполагалась конференция в Мантуе, и это был удобный случай увидеться, мы ждали его уже давно. Прежде чем вернуться домой, я опустила письмо в почтовый ящик и через неделю предполагала получить ответ. Я не дождалась его ни на следующей неделе, ни позже. Мне еще никогда не приходилось ждать его писем так долго. Сначала я подумала, что в задержке виновата почта, или, может быть, он болел и не бывал в своем кабинете, где его ждало мое письмо. Через месяц я отправила ему короткую записку, и она тоже осталась без ответа. Время шло, и я почувствовала себя так, как может чувствовать себя человек, в фундамент дома которого проникла вода. Поначалу она бежала тоненькой струйкой и лишь обтекала цемент, но со временем течь превратилась в мощный и сильный поток, под напором которого цемент превращался в песок, и хотя дом еще стоял, хотя снаружи вроде бы все выглядело обычно, я-то знала, что это не так и достаточно легкого толчка, как фасад рухнет и здание рассыплется, словно карточный домик.

Когда я уезжала на конференцию, от меня оставалась одна тень. Отметившись в Мантуе, я тотчас поспешила в Феррару. Там я попыталась узнать, что же случилось. Медицинский кабинет Эрнесто оказался закрытым, никто не отвечал на звонки, с улицы видны были только плотно задвинутые ставни.

На другой день я пошла в библиотеку и попросила газеты за несколько последних месяцев. И в черной рамочке нашла объяснение всему, что произошло. Возвращаясь ночью после визита к больному, Эрнесто не справился с управлением, и машина врезалась в огромный платан, смерть наступила почти мгновенно. День и время точно соответствовали той ночи, когда случился грохот в платяном шкафу.

Как-то в одном из журнальчиков, какие приносит мне иногда синьора Райзман, я прочитала в рубрике «Звезды говорят», что насильственной смерти предшествует Марс в восьмой фазе. В статье утверждалось, что тому, кто рожден при такой конфигурации звезд, не суждено умереть спокойно в своей постели. Кто знает, может, и в самом деле для Эрнесто и Иларии была начертана на небе столь одинаковая и мрачная судьба. Спустя двадцать лет дочь, как и ее отец, точно так же ушла из жизни, врезавшись на машине в дерево.

После смерти Эрнесто я пережила глубочайшее нервное истощение. Я поняла вдруг, что свет, который я излучала несколько лет, исходил вовсе не от меня, а был всего лишь отражением. Счастье, любовь к жизни, какие я тогда испытывала, на самом деле не принадлежали мне, они лишь сопровождали меня, подобно зеркалу. Свет исходил от Эрнесто, а я его отражала. Он скончался, и все померкло, потускнело. Глядя на Иларию, я не испытывала больше ни малейшей радости, напротив, теперь она вызывала у меня только раздражение, его смерть так потрясла меня, что я стала даже сомневаться, действительно ли она его дочь.

Перемена в моем отношении не ускользнула от Иларии, тонким детским чутьем она распознала мою неприязнь, сделалась капризной, дерзкой. Теперь она была молодым растением, полным жизненных сил, а я превратилась в дряхлое дерево, готовое к тому, что его задушат. Она моментально, словно сыщик, разгадывала все мои чувства и использовала их, стремясь подняться все выше. Из-за ссор и криков дом превратился в небольшой ад.

Стараясь облегчить мне жизнь, Аугусто нанял прислугу заниматься с ребенком. Одно время он пытался заинтересовать Иларию своими насекомыми, но, слыша, как она всякий раз кричит: «Какая гадость!» — оставил девочку в покое. Неожиданно сказался его возраст. Он больше походил на ее дедушку, чем на отца. Он был ласков с нею, но держался отстраненно. Проходя мимо зеркала, я замечала, что и сама тоже заметно постарела, в чертах лица сквозила суровость, какая не была свойственна мне прежде. Я совсем перестала следить за собой. Это был способ выразить презрение, какое я питала к себе.

Илария уже ходила в школу, ею занималась прислуга, и у меня оказалось много свободного времени. Волнения, переживания побуждали меня проводить его главным образом в движении. Я садилась в машину и носилась по плоскогорью, находясь за рулем в состоянии транса.

Я опять принялась за чтение избранных религиозных текстов, как делала, живя в Акуиле. На страницах заповедных книг я неистово искала ответа. Шагая по комнате взад и вперед, без конца повторяла слова святого Августина, какие он сказал после смерти собственной матери: «Не будем грустить о том, что мы ее потеряли, будем радоваться, что она жила с нами».

Одна подруга устроила мне два или три раза встречу со своим исповедником. После общения с ним я чувствовала себя еще более безутешной, чем прежде. Речь его была приторной, он нахваливал веру, словно какой-нибудь продукт, который можно купить в магазине за углом. Я не могла примириться с потерей Эрнесто, а открытие, что не обладаю теперь своим собственным светом, еще более затрудняло мои попытки найти ответ.

Видишь ли, когда я встретила его и родилась наша любовь, я внезапно пришла к убеждению, что вся моя жизнь обрела смысл, я была счастлива от того, что существую на этом свете; благодарна всему, что сосуществовало вместе со мной; я чувствовала, что поднялась до самой высокой точки на своем жизненном пути, до наиболее надежной опоры, и была уверена: оттуда никто и ничто не сможет столкнуть меня. Во мне жила горделивая уверенность, какая свойственна людям, которые поняли все.

Многие годы я была убеждена, что прошла путь своими собственными ступнями, но оказалось, что самостоятельно я не сделала ни одного шага. Я никогда не замечала, что подо мной была лошадь, она-то и двигалась по дороге, а вовсе не я. И в тот момент, когда лошадь исчезла, я очутилась на своих собственных ногах, а они не удерживали меня, и шаги мои были неуверенными, как у маленького ребенка или старика.

Сначала я подумала, что надо бы опереться на какую-нибудь палку. Одним посохом могла стать религия, другой тростью — работа. Но идея моя прожила совсем недолго. Я почти сразу поняла, что опять совершу бог весть какую по счету ошибку. В сорок лет уже нет места для ошибок. И если ты вдруг оказываешься раздетой, нужно иметь мужество посмотреть в зеркало и увидеть себя такой, какая ты есть.

Мне предстояло все начинать сначала. Да, но с чего? С себя самой. Сказать это легко, но как же трудно сделать. Где я была? Кем я была? И когда в последний раз я была сама собой?

Я уже говорила тебе, что целыми часами бродила по плоскогорью. Иногда, чувствуя, что одиночество приведет к еще более мрачному состоянию души, я спускалась в город и, смешавшись с толпой, блуждала по главным улицам, пытаясь найти какое-нибудь облегчение.

Постепенно такие прогулки превратились для меня как бы в работу. Я уходила из дома вслед за Аугусто и возвращалась вместе с ним. Врач, лечивший меня, пояснил ему, что иногда при нервном истощении вполне естественно подобное стремление много двигаться. Поскольку мне не приходят мысли о самоубийстве, значит, мое поведение ничуть не опасно и следует позволять мне двигаться сколько угодно. Побегаю, побегаю, уверял он, и в конце концов успокоюсь. Аугусто согласился с объяснениями врача, хотя не знаю, поверил ли ему или, быть может, просто хотел жить спокойно; так или иначе, я была благодарна ему за то, что он весьма кстати отошел в сторону и не мешал мне бороться с моими мучительными переживаниями.