Положение активного паука в центре паутины вполне мне подходило. Однажды — это было не у Виктора, а в сауне на площади Клиши — мне случилось провести целый вечер, не покидая глубокого кресла, в то время как половину комнаты занимала огромных размеров кровать. Моя голова, а точнее, рот находился в точности на уровне, требуемом для осуществления беспрерывного минета, а руки на подлокотниках не знали покоя и дрочили по два члена одновременно. Ноги были задраны выше плеч, так что участникам, достигшим достаточно высокого уровня возбуждения, не составляло никакого труда продолжить во влагалище.

Я очень плохо потею, но зачастую с меня ручьями тек пот сменяющих друг друга мужчин, смешиваясь с полузасохшими ручейками спермы, покрывавшими тело, волосы и особенно бедра, ведь во время сеансов группового секса участникам доставляет особенное удовольствие эякулировать в уже заполненное спермой влагалище. Иногда, аргументировав побег необходимостью отлучиться в туалет, мне удавалось ненадолго вырваться из плотного кольца трахающихся и наскоро помыться. Ванная комната в доме Виктора была залита неярким голубоватым светом, который не резал глаз и окутывал предметы прозрачной дымкой. Всю стену над ванной занимало зеркало, и тонущие в нем смутные очертания комнаты, погруженной в светящийся полумрак, дополняли ощущение обволакивающей мягкости. Из зеркала на меня смотрело мое собственное тело, и я с удивлением констатировала, что оно несколько меньше, чем я его себе представляла еще несколько мгновений назад. В этой комнате совокупления проходили в значительно более спокойном ритме, и именно здесь я могла надеяться услышать настоящий комплимент в свой адрес — матовая кожа, искусство работать ртом и т. д., — который приобретал совершенно иное значение, чем доносившиеся из-под груды переплетенных тел отрывочные сведения на мой счет, напоминавшие, скорее, обрывки переговоров врачей и ассистентов, совершающих ночной обход по больнице, которые больной смутно слышит сквозь завесу сна.

Биде, холодная струя на разверстое закоченелое влагалище. Однако даже в такие минуты мне не часто удавалось побыть в одиночестве: редкий гость, забредший передохнуть в ванную комнату, не пользовался удобным случаем и моим положением и не приставлял мне ко рту свой несколько размягченный, но вполне работоспособный член. И сколько раз я, не успев толком помыться и прийти в себя, уже опиралась о раковину, обеспечивая удобный подход очередному усталому члену, который тем не менее находил в себе силы обрабатывать влагалище в течение еще нескольких минут. Всякий раз, когда член проскальзывает меж половых губ, чтобы на долю мгновения задержаться там, прежде чем погрузиться в бесконечную (теперь мне это доподлинно известно) глубину, раскрывая их, расталкивая и разъединяя, я испытываю чувство ни с чем не сравнимого удовольствия.

Мои сексуальные партнеры всегда были очень внимательны и предупредительны, и мне ни разу не пришлось пострадать от их неловкости или грубости. Достаточно было просто сделать знак — нередко при помощи Эрика, который всегда оказывался поблизости в нужный момент, — и дать понять, что я устала или хочу сменить положение, как меня немедленно оставляли в покое. Отношение ко мне во время сеансов группового секса можно охарактеризовать как холодную, почти равнодушную учтивость, и такое положение дел прекрасно меня устраивало, так как я тогда была очень молода, стеснительна и неловка в общении. Ночные обитатели Булонского леса представляли собой очень смешанное во всех смыслах этого слова общество, и, кажется, мне приходилось встречать там мужчин, которые были еще более пугливы и застенчивы, чем я. Я не помню лиц (я редко видела лица), но не раз ловила на себе выжидательные, а иногда и удивленные взгляды. Здесь можно было встретить завсегдатаев, которые знали Булонский лес как свои пять пальцев, занимались организационными вопросами и направляли «течение вечеринок» в нужное русло, непостоянных посетителей, то появляющихся, то исчезающих, а также тех, кто довольствовался скромной ролью зрителей. Несмотря на неослабевающие усилия Эрика, направленные на то, чтобы разнообразить наши сеансы (всякий раз я сопровождала его с некоторым опасением), и на то, что обстановка и участники кардинально менялись от раза к разу, моим самым большим удовольствием оставалось отыскивать в этих неизвестных новых ситуациях старые, давно знакомые рефлексы и устанавливать привычные связи.

Вот особенно яркий пример. Я лежала на одной из этих в особенности шершавых бетонных скамеек, поверхность которых усеяна каменной крошкой. Мы образовали группу: моя голова была зажата между животами трех или четырех мужчин, которым я делала минет, при этом краем глаза я наблюдала мелькание светлых пятен — вибрирующие на членах, словно пружины, руки тех, что образовали второй круг в области моих бедер. Несколько теней клонились из темноты. В тот момент, когда с меня начали снимать одежду, раздался лязг и грохот — неподалеку случилась авария. Меня оставили. Дело происходило в глубине одной из искусственных рощиц, раскиданных вдоль бульвара Адмирала Брюи, недалеко от ворот Майо. Помедлив некоторое время, я поднялась и присоединилась к столпившимся у изгороди зрителям. Мини-«остин» врезался в столб посреди бульвара. Кто-то сказал, что внутри находится молодая женщина. Вокруг машины металась маленькая собачка. Столб, машина — все тонуло в странном бело-желтом свете. По всей вероятности, довольно скоро послышались звуки сирен машин «скорой помощи», так как я вернулась на скамейку, и, словно пространство внутри рощицы было эластичным, круг вновь сомкнулся вокруг моей головы, актеры вернулись на сцену и приготовились играть с того места, где их неожиданно прервали. Участники обменялись несколькими фразами по поводу аварии, которая, казалось, пролила неожиданный свет на соединяющие их тайные узы, и я в этот момент получила возможность ощутить знакомое, но эфемерное чувство принадлежности к маленькой, связанной общим делом компании соратников и сообщников. Те парадоксально редкие для Булонского леса случаи, когда мне удавалось принять участие в самых обычных мимолетных разговорах или делать самые обычные, будничные вещи — которые в этом месте странным образом стушевывают и одновременно подчеркивают особенный характер необычнейших встреч, — доставляли мне несказанное удовольствие. Однажды вечером, посреди почти пустынной площади недалеко от ворот Дофин, в свете фар мы заметили двух черных мужчин необычайно высокого роста, которые жались к краю тротуара и имели вид безнадежно заблудившихся людей, ждущих на пустынной улице спального района автобус, который никогда не придет. Они привели нас в маленькую мансарду неподалеку. Комната была узкая, кровать тоже. Они взяли меня по очереди. Пока один был на мне, второй спокойно сидел рядом, не пытаясь присоединиться. Просто смотрел. Оба двигались медленно, у обоих были длинные члены — мне с тех пор никогда не встречались органы таких размеров, — которые тем не менее не были особенно толстыми, и мне не было нужды широко раздвигать ноги, для того чтобы они с легкостью проникали во влагалище. Они были как братья-близнецы. Два совокупления, перетекающие одно в другое в маслянистом потоке неспешной ласки. Их движения отличались особенной точностью, и я наслаждалась бесконечными сантиметрами кожи двух огромных черных тел. В этот раз я полностью прочувствовала каждый момент долгого терпеливого бурения. Пока я одевалась, они болтали с Эриком о нравах обитателей Булонского леса и о своей работе — они были поварами. Перед нашим уходом оба от всей души поблагодарили меня, как искренние, радушные хозяева, и я до сих пор храню об этой встрече самые теплые воспоминания.

«У Эме» гости не были столь тактичны и предупредительны. Это был весьма популярный в то время клуб эшанжистов,

[2]

где нередко можно было встретить даже иностранцев, прибывших специально с целью провести в клубе несколько дней. Спустя много лет после того, как клуб прекратил свое существование, Эрик не переставал поражать мое воображение бесконечными перечислениями громких имен богачей, звезд театра, спорта и эстрады, которых я могла бы там повстречать, если бы знала куда смотреть. В эпоху, когда мы были частыми гостями клуба, на экраны вышел фильм, пародировавший нравы века сексуальной революции. В нем была такая сцена (имевшая место в клубе, интерьеры которого очень напоминали декорации «У Эме»): несколько мужчин теснились вокруг стола, где возлежала женщина, единственной видимой частью тела которой являлись комично дрыгающиеся задранные ноги, обутые в высокие зашнурованные сапоги. В то время действительно была мода на такие сапоги, влияния которой не избежала и я, и мне не раз приходилось лежать на каком-нибудь столе обнаженной, но обутой тем не менее в эти самые сапоги (их было мучительно долго расшнуровывать), задирая ноги к небесам. Принимая все это во внимание, я тешила себя честолюбивой мыслью о том, что, вполне возможно, именно мой минималистский наряд и болтающиеся над мужскими головами ноги послужили источником вдохновения режиссера.