Беремундо засмеялся и сказал с иронией:

— Три дня! Ваш граф дает мне слишком много времени, чтобы изготовиться к обороне!

— Кроме того, — продолжал старший из посланных Бор-реля, не обращая внимания на выходку Беремундо, — кроме того, государь обвиняет тебя в жестоком обращении с земледельцами… На тебя жалуются, что ты потворствуешь разбою в окрестностях Монтсеррата… Ты обвиняешься в нарушении основных законов страны и правил чести, а посему государь приказывает тебе явиться без свиты и без оружия и доказать перед судом свою невинность и свои права, так как, по слухам, твой брат, Бернардо, вернулся в Кольбато, хотя его и не могут найти до сих пор…

— Скажите вашему графу, — воскликнул Беремундо, с бешенством вскочив с своего места, — что он никогда меня не дождется в Барселоне!.. Скорее Монтсеррат треснет еще раз, чем ему удастся овладеть моим замком… Уходите же скорее! Иначе я не поручусь, что вы через минуту не будете висеть на зубцах этой стены… Вот мое последнее слово…

Послы удалились, и через несколько дней после этого разнесся слух, что Рамон Боррель собирает войско с целью двинуться на непокорных баронов, и что в числе первых будет наказан Беремундо Рыжий.

Беремундо усилил свои гарнизоны и укрепился.

Вскоре затем прискакал вестник с донесением, что Рамон действительно двигается с большим отрядом испытанных воинов и что в обозе везут осадные машины: требюше для метания камней, длинные арбалеты на колесах и большие деревянные щиты для прикрытия лучников. С своей стороны, Беремундо решил отчаянно защищаться против ненавистного Района и, чтобы узаконить свой мятеж, велел вывесить на донжоне (главной башне) знамя с именем и гербом Олива Кабрете.

Когда отряд Борреля был в одном переходе от замка, Беремундо призвал негра и спросил:

— Ну, что эта женщина?

— Молчит по-прежнему…

— Ступай и повтори ей последний раз мое предложение и скажи ей, что это в последний раз.

Слуга поклонился и через несколько времени принес опять отрицательный ответ. Лицо Беремундо стало еще страшнее. Помолчав несколько времени, он сказал:

— Ты видишь вон эту скалу… Она висит над рекою и Льобрегат под нею более глубок, чем в других местах… Я буду стоять у этого окна и увижу все… Поспеши же!.. Во время войны дети и женщины лишняя обуза… Ступай!

Черный слуга немедля отправился к Берте, которая лежала на скамье, изнуренная страданиями и горем, поднял ее своими сильными руками и снес ее на край скалы. Здесь она лежала несколько мгновений, ничего не понимая, ослепленная светом дня, падавшего на нее с голубого неба, пока негр привязывал к ее поясу тяжелый камень. Ветер играл ее белокурыми волосами… Беремундо стоял у стрельчатого окна своей донжоны и смотрел своими острыми зелеными глазами на скалу. Вдруг раздался протяжный женский крик, и вместе с ним вопль ужаса и бешенства. Черный слуга зацепился в веревке и полетел в пропасть вместе с своей жертвой…

Высоко всплеснула вода в реке и все исчезло.

— Одним свидетелем меньше, — глухо сказал Беремун-до, — тебе легко было это сделать, черный дьявол! Жаль, что ты не утопил вместе с нею мое сердце…

В ночь после этого преступления Беремундо потушил огонь в своей спальне и собирался заснуть; вдруг тихо и глухо зазвенел его большой щит, комната наполнилась таинственным полусветом и перед удивленным графом явилась белая фигура женщины с неподвижно устремленными на него глазами. Это была Берта. С большим трудом вскочил Беремундо с своего ложа. Видение исчезло, но лишь только он лег опять и закрыл глаза, как почувствовал, что чьи-то холодные руки его будят. Он вновь открыл глаза: перед ним в лучах неизвестно откуда падающего света опять стояла Берта и смотрела на него. В ужасе Беремундо крикнул слуг, велел зажечь огни и при свете их провел бессонную ночь.

На рассвете, чтобы возбудить мужество в своих воинах, в ожидании скорой битвы, Беремундо объявил им, что сегодня ночью он задаст им такой пир, какого они никогда не видали… Сподвижники Беремундо отвечали на это возгласами дикого восторга.

Беремундо Рыжий сдержал свое слово. Он приказал своим слугам нарядиться в самые дорогие платья, засветить множество факелов и ламп в зале пиршества, чтобы не оставалось в ней ни одной щели неосвещенной, выставить на стол самое старое вино из погребов и всю награбленную им драгоценную посуду. Лучшие музыканты играли на бандурах и на арфах и пели песни. Разбойники, а во главе их Беремундо, пили до бешенства, оглашая воздух грязными восклицаниями и богохульством. Прошла ночь и первые лучи зари окрасили небо в цвет опала. В зале стало душно от чада и от винных испарений и граф приказал открыть окно, и только что открыли окно, как вместе со свежей волной воздуха раздались отдаленные удары монастырских колоколов. Это были звуки печальные, но ясные и чистые, как горный воздух. Голос колокола присоединился к пьяным голосам разбойников, раздаваясь среди них, как голос Бога в аду. Невольно все остановились, прислушиваясь к нему, бурное веселье прервалось, печаль повеяла своими крыльями на эти зачерствелые и буйные сердца.

— Эй, — крикнул Беремундо, ударив своим могучим кулаком по столу, — вина сюда еще, побольше вина! И песен, громких песен и побольше песен!

И вновь полилось вино и вновь раздались из охрипшего горла певцов непристойные песни. Окно было закрыто и в залу только едва доносились заглушенные звуки колокола и, наконец, замолкли. Но вот распахнуло ветром ставни в стрельчатом окне и вновь зала наполнилась звуками; на этот раз это был погребальный звон; в монастыре, очевидно, молились за упокой души кого-нибудь…

— Звонят о мертвецах, — воскликнул Беремундо хриплым голосом, изменившись в лице, — так выпьем же за мертвеца!

И он поднес к устам дрожавшей рукой кубок и зубы его застучали о его края.

Все выпили, но никто не повторил тоста, а чей-то голос сказал: «Вчера волны Льобрегата выкинули на берег труп белокурой красавицы»…

Лицо Беремундо перекосилось, глаза исступленно засверкали и, вскочив с своего места, он протяжно крикнул, как бы прислушиваясь к отдаленным звукам: «Бер-та! Бернар-до!!» И колокола, казалось, зазвонили ему в такт, как будто стараясь выговорить только что произнесенные имена.

Тогда, зажав себе уши и страшно изогнувшись, Бере-мундо опять крикнул: «Берта! Бернардо!», и опять колокола, но уже отчетливее, повторили имена его жертв. Волосы стали дыбом на голове злодея, глаза, казалось, хотели выскочить из орбит. Разбойники шарахнулись в стороны при ужасном виде своего господина. Схватив огромный кубок и проливая дрожащей рукой вино на пол, Беремундо бросился бежать вон из замка. Он бежал без оглядки, неизвестно куда, с невероятной быстротой и силой взбираясь на скалы по отвесным почти тропинкам, потом сбегая по ним вниз, и всюду неумолимо преследуемый медным голосом колоколов. Так бежал он часа два, пока, наконец, не очутился перед воротами старинного замка. Он не узнал его, хотя это был его собственный замок. Вбежав в ворота, он поднялся по лестнице внутрь дома, оттуда — на крыльцо, с крыльца спустился в сад и, углубившись в него, набрел на небольшую часовню, в которой теплилась лампада перед распятием Христа. Но и здесь, в этой тихой обители, неумолчно выбивал колокол имена брата и его жены, раздирая душу и сердце обезумевшего Беремундо. В отчаянии упал он на могилу своего отца и прижал пылающий и окровавленный лоб к холодной плите… Но и оттуда, из-под плиты, глухой могильный голос повторял все те же слова: «Берта! Бернардо!»

— Граф! Вставайте! Воины ждут вас. В смятении они не знают, что делать… Слышите ли звуки труб? Это Рамон Бор-рель подступил к замку…

— Вставайте, граф, придите в себя! Солдаты Рамона пускают в нас тучи стрел и камней! Спешите скорее на стены!..

— Господин! Спешите или будет поздно!.. Воины Рамона уже тащат лестницы для приступа и впереди несут освященную хоругвь с золотым львом!.. Надевайте доспехи! Пусть раздастся ваш боевой клич!