Я забыл сказать, что в тот момент, когда я засыпал, мне казалось, что пахнет теми самыми крепкими духами, которыми был надушен платок гадальщицы. И вот, в третий раз, засыпая, я ощутил по обыкновению знакомый запах, но на этот раз он мне показался до крайности приятен, и я сам стал искать «ее» в царстве сна. Искал я эту «женщину» довольно долго, с трепещущим от необъяснимого волнения сердцем и, наконец, нашел в какой-то фантастической обстановке; она была в легкой воздушной одежде, и все в ней казалось прекрасно и пленительно, хотя я не могу сказать, что в ней было прекрасно, так как в сущности она была, как я уже говорил, скорее некрасива… Помню только, что от нее веяло удивительной свежестью, и кожа у нее была ослепительной белизны и нежная, как ткани, в которые облекаются небесные Пери. Когда я обнял ее в восторженном порыве, она засмеялась беззвучным смехом, в глазах ее блеснула радость и она торжествующе прильнула своими губами к моим губам и… от этого поцелуя я едва не за-дохся и проснулся с сильно бьющимся сердцем. Голова была у меня тяжелая, точно я целую ночь предавался кутежу.

Я всячески старался освободиться от впечатлений этого странного кошмара и нарочно долго гулял по улицам и по набережной. На другой день приехала моя невеста. Хотя я и обрадовался ее приезду, но она все-таки сразу заметила во мне какую-то перемену, рассеянность, в которую я впадал, в особенности по вечерам, и я видел, что мое состояние ее огорчает. Она даже советовала мне обратиться к врачу, но я не хотел признавать себя больным и силой воли пытался сбросить с себя это настроение, старался веселиться и не думать ни о чем. Но когда наступила седьмая ночь, я стал впадать в какое-то безвольное состояние и почувствовал, что меня опять тянет туда, к «ней»… Я уже вам упомянул про мою собаку… Это прелестный черный кинг-чарльз, с огненными глазами. В этот вечер Капи — так зовут мою собачку — ни за что не хотел укладываться в свою корзинку и все время слонялся из комнаты в комнату, как будто ища что-то такое, а когда я сам лег в постель, то вдруг стал выражать беспокойство, потом подбежал к открытым дверям, насторожился и стал тревожно лаять в пустую комнату, то делая прыжки вперед, то пятясь назад перед каким-то воображаемым врагом… Когда я, наконец, на него прикрикнул, то он неохотно пошел в корзинку, но и там продолжал ворчать… Между тем, проклятый запах знакомых духов коснулся моего обоняния, и я быстро стал уноситься в область сна… Какой-то тайный голос старался предостеречь меня, чтобы я уходил от «нее» (вероятно, это Капи не переставал ворчать), но я забыл все и начал опять поддаваться обаянию ее ласки. Однако, на этот раз в ее глазах вместо радости было что-то серьезное и сосредоточенное… Я помню, что среди окружавших нас предметов было небольшое овальное зеркало. Поднеся его к моему лицу, она хотела, чтобы я непременно в него взглянул. Тогда я сразу вспомнил парижскую гадалку, понял, что я сплю, и решил проснуться, но она догадалась, что я хочу «проснуться», и стала меня с каким-то отчаянием торопить непременно заглянуть в зеркало… Лицо ее исказилось злобой, и побелевшие губы бормотали страшные угрозы…

Сначала в зеркале не отразилось никакого лица, но я чувствовал, что еще мгновение — и со мной случится что-то ужасное, и вдруг вспомнил какую-то молитву… Тогда она начала тревожно грозить мне пальцем, предостерегать от чего-то и вглядываться вдаль, потом как-то расплылась и исчезла… и я опять проснулся от звона разбившегося стекла…

Около моей постели стояла собака и, с довольным видом помахивая хвостом, смотрела мне в глаза. Чем она была довольна, я не знаю, так как в то время, как я спал, она умудрилась уронить на пол небольшое овальное зеркало, лежавшее на туалетном столике, которое и разбилось на мелкие куски.

Нерехтин остановился на минуту, подумал и затем прибавил:

— Вот пока и все, что со мной случилось… Я, однако, предупреждал, что вряд ли это будет для вас интересно? Впрочем, могу еще прибавить, что вот уже более двух недель, как «она» больше ко мне не является. Во мне борются два чувства: с одной стороны, при одной мысли о возможности повторения этого сна, меня охватывает ужас; с другой, по странному противоречию, у меня иногда является желание ее увидеть; тогда я начинаю ощущать противный аромат и делаю все, чтобы не поддаться странному очарованию…

— Ваш рассказ, — сказал барон, — похож на какой-то сложный кошмар. Очевидно, гаданье произвело на вас более сильное впечатление, чем вы говорили, или… быть может, сама гадалка затронула ваше сердце?

— Я даже не помню ее лица…

— А я нахожу, — сказал Гейст, — что мы здесь имеем дело с очень характерным оккультным случаем. Гадалка Эстер, очевидно, была недовольна вашим насмешливым отношением к ее искусству и незаметно произвела над вами энвольтование. Ароматы при этом играли большую роль, и каждый имел свое значение; вербена есть цветок любви, а ладан в известных случаях означает смерть. Колдуны и гадалки, эти, как мы их называем, «обезьяны» истинных магов, могут принести иногда большой вред. Зеркало, в которое она заставила вас взглянуть, было не простое, а магическое… Очевидно, у нее были недобрые намерения; через зрение можно так же отравить, как и через вкус и обоняние. Та же «женщина», которая вас старалась во сне завлечь в свои сети, очевидно, «ларва».

— А что такое ларва?

— Это, по несколько запутанному объяснению Гуайта, существо фантастическое и бессвязное, хотя и реальное, но живущее жизнью других. Они иногда порождаются самими людьми, их дурными делами и чувствами, их злобой и распутством, и тогда они привязываются к тем, кто их породил. Ваша ларва имела намерение выманить ваш астрал и овладеть вашим материальным телом. Счастье ваше, что вы не увидали вашего отражения в том зеркале, которое она вам подносила! Ваш астрал там бы так и остался и тогда вы вдвойне бы умерли… Что же касается вашей собаки, то этот вернейший и благороднейший друг человека обладает способностью видеть угрожающих нам ларв и предупреждает о них своего господина… На ваше счастье, на святках я еду по одному делу в Париж. Я постараюсь разыскать вашу гадалку и разрушить ее зеркало, а с ним и ее чары… А пока берегите вашу собаку…

— Ну, а что же ваша невеста? — спросил поэт.

Нерехтин улыбнулся и, помолчав несколько мгновений, отвечал:

— Она мне дорога по-прежнему и, если ничего не случится и наш добрый волшебник разрушит магическое зеркало, то я надеюсь пригласить вас всех пожаловать на мою свадьбу…

1912 г.

…Лестница, по которой я поднимался, по случаю летнего времени, не была освещена, и я светил себе спичками, чтобы найти его квартиру. В полутьме дождливого летнего вечера мною овладело неприятное чувство жуткости. Это происходило от легкого нездоровья, вследствие кошмара, случившегося со мною накануне, и присущей мне нервности. Я еще не боялся, но уже находился, так сказать, в преддверии страха. Что-то необъяснимое и бесформенное уже тянуло ко мне свои холодные объятия. Я должен признаться, что моя душа всегда была склонна ко всему чудесному, в противность разуму, воспитанному на положительных науках, не допускающих, чтобы дважды два было пять. А между тем в доме, куда я должен был войти, мне, быть может, сегодня же докажут прямо противоположное.

Так говорил во мне какой-то внутренний голос, который действует совершенно по-своему: допускает то, в чем сомневается разум, и, наоборот, сомневается в непреложных истинах, установленных тем же разумом, и заставляет нас делать иногда в жизни поступки, противные установленному порядку, и просто даже безумства. И вот, в противность разуму, воображение уже начинало работать в моей голове; оно уже собирало краски на свою волшебную палитру, хотя еще далеко не было известно, в чем будет состоять картина. Между прочим, мне почему-то вспомнился следующий эпизод из моего детства.