Эмма свернула вязание и положила на крыльцо. Она попыталась отбросить от себя все эти воспоминания и сконцентрировать внимание на том, что происходило во дворе. Однако краем глаза она все равно видела красное пятно клубка. Эмма опустила веки, чтобы его не видеть. Неожиданное воспоминание о том эпизоде с Ребеккой застало ее врасплох. Казалось, что приезд на станцию открыл Эмме ее прошлое, и теперь она не в состоянии контролировать все, что всплывает на поверхность. Она почувствовала острый приступ беспокойства. Наверное, Саймон был все-таки прав, когда советовал ей воздержаться от поездки.

Открыв глаза, она увидела обоих верблюдов, которые праздно стояли посреди двора и грелись на солнце. Они почти не двигались, если не считать подергивание ушами в попытке отогнать мух и непрерывное пережевывание жвачки. «Вот в чем проблема, — подумала Эмма. — Как и у этих верблюдов, у меня сейчас слишком много свободного времени». У них с Саймоном всегда был при себе ноутбук, и, если появлялась свободная минута, они, не теряя времени, принимались редактировать очередную статью или читать научный журнал. Тут Эмма вспомнила про лабораторию. Из-за всех этих событий она так и не осмотрела ее более внимательным взглядом. Она даже не расспросила Дэниэла как следует о состоянии его исследования. Может быть, она чем-нибудь поможет ему. Ведь он работает здесь практически в одиночку и вполне откровенно рассказал ей о том, что дела идут далеко не так хорошо, как хотелось бы. Эмма встала и сразу же почувствовала, как мысли постепенно приходят в порядок. И то хорошо: она хотя бы с пользой проведет время. Кроме того, она осмелилась признаться самой себе, что радовалась возможности произвести на Дэниэла впечатление своим профессионализмом. Ей хотелось еще раз почувствовать на себе его полный уважения взгляд.

Стоя посреди лаборатории, Эмма осматривала все вокруг, подмечая новые предметы, которые ускользнули от ее внимания во время первого короткого визита. Она ждала, пока Дэниэл закончит помогать Мози налаживать новый шланг радиатора. На небольшом рабочем столе стоял примитивный изолятор. В дальнем углу Эмма увидела непонятную конструкцию, похожую на будку гадалки на ярмарке, со шторкой, сшитой из детского постельного белья, с рисунком в виде красно-белых паровозиков. Отодвинув в сторону шторку, она заглянула вовнутрь и увидела там черный флуоресцентный микроскоп такой устаревшей модели, которую в Австралии использовали разве что в учебных целях. Эмма представила, как Дэниэл сидит тут, день за днем изучая собранный им материал, пытаясь найти вирус, и ничего не находит. Сьюзан тоже здесь работала, однако с тем отличием, что недостатка в материале у нее не было. Ведь она приехала в разгар эпидемии. Должно быть, для нее было тяжким испытанием читать одно за другим имена пациентов на пробирках и потом понимать, что все они, скорее всего, обречены. Эмма снова подумала о том, какой же смелой была ее мать, когда решила отправиться сюда. Неудивительно, что в университете даже учредили стипендию в ее честь, которую давали лучшим студентам в области медицинских исследований. Сьюзан была так же предана своему делу, как и бесстрашна.

Эмма смотрела телевизор, когда Сьюзан позвонили и позвали в эту экспедицию, которая оказалась для нее последней. Иногда звонки из Североамериканского эпидемиологического центра поступали ночью, но в этот раз Сьюзан только-только вернулась домой из лаборатории. Они ждали с работы отца, чтобы втроем сесть за стол и поужинать тем, что приготовила для них миссис Макдональд. Эмма сразу поняла, от кого этот звонок, как только увидела на лице Сьюзан знакомое выражение: казалось, все вокруг для нее вдруг потеряло свою значимость и стало неважным. Последовали обычные вопросы Сьюзан, после чего она положила трубку. Поразмыслив немного, мать принялась собирать вещи. Эмма ходила за ней по пятам из комнаты в комнату, наблюдая, как Сьюзан достает со шкафа в спальне свой старый чемодан, вынимает из ящиков рабочую одежду, складывает туалетные принадлежности, кладет на кровать документы и кошелек.

— А как же мой день рождения? — спросила Эмма.

— Я скоро вернусь, — ответила Сьюзан. — Через три-четыре недели, а может, даже раньше. Тогда и устроим праздник.

— Но мы уже разослали приглашения.

Эмма своими руками сделала эти приглашения, украсив каждую открытку большой цифрой семь, вырезанной из старой оберточной бумаги.

— Мне очень жаль, малыш. Но ты же знаешь, что мне надо ехать. Миссис Макдональд поможет папе организовать праздник. Она будет рада помочь. А я привезу тебе какой-нибудь особенный подарок.

— Нет, — запротестовала Эмма. — Я хочу, чтобы ты осталась здесь на мой день рождения. Скажи им, что не можешь поехать. Один-единственный раз… Ну пожалуйста.

Она хотела только одного — чтобы мама снова подошла к телефону и отменила поездку. Но Сьюзан продолжала собирать вещи. Она уже неоднократно объясняла дочери, что работа исследователя включает необходимость реагировать на чрезвычайные ситуации и что эпидемии не вспыхивают по расписанию.

Когда подъехала машина, Эмма сидела на крыльце, сгребая гравий в пыльные кучки. Фургон, принадлежавший Центру, остановился рядом с ней, и слова, написанные на его боковой стороне — «Североамериканский эпидемиологический центр», — оказались прямо напротив ее лица на расстоянии вытянутой руки. Водитель зашел в дом, чтобы помочь Сьюзан вынести вещи, а Эмма тем временем поднялась с полными пригоршнями гравия. Она с силой швырнула камни прямо в машину и наклонилась, чтобы набрать еще гравия.

Это то, что она помнила отчетливее всего. Ни слова, сказанные на прощание, которое за этим последовало, ни то, как она прижималась лицом к маминым волосам, вдыхая запах химикатов, всегда преследовавший ее после работы, ни поцелуи и обещания — ничто так не запомнилось, как звук камней, отскакивающих от блестящей обшивки фургона.

Эмма неподвижно смотрела на микроскоп, не замечая, что все еще сжимает в руках шторку. Когда она узнала о смерти Сьюзан, оказалось, что лучше всего в ее памяти сохранились именно эти последние воспоминания, тогда как все остальное, связанное с матерью, было очень разрозненным — какие-то обрывки песен, которые напевала Сьюзан, прикосновение ее губ на лбу, прогулка в парке за руку. Эмма знала, что мать регулярно ездила в экспедиции начиная с того момента, когда ее дочери едва исполнилось несколько месяцев, но от того времени, когда она уезжала и приезжала, у нее остались лишь самые размытые воспоминания. Теперь, стоя посреди лаборатории, Эмма пыталась воскресить в памяти еще больше картинок из прошлого, когда мама уезжала в очередную поездку. Но вместо этого перед ее глазами возникла фигура Саймона, который удалялся прочь к трапу самолета со своей дорожной сумкой на плече. Или тот же Саймон, машущий ей рукой с палубы корабля. До Саймона был Джейсон, пилот, и он тоже постоянно куда-то уезжал.

А до него был актер, который не мог позволить себе упустить любой шанс стать знаменитостью.

Перед глазами вставали эти тени прошлого, а в голову начали лезть знакомые до боли мысли. Эмма была почти уверена, что с ней что-то не так. Наверное, она недостаточно интересна или привлекательна, и поэтому никто не хочет оставаться с ней. Но затем ход ее мыслей неожиданно поменялся. Может, ей просто нужно меньше копаться в себе и вместо этого подумать о том, что она сама выбирает таких людей, которые постоянно ее бросают? Может, заложенная матерью модель поведения как проклятие преследует ее всю жизнь?

Эмма опустила занавеску и попыталась выкинуть эти чудовищные мысли из головы. Особенно ужасно было то, что они пришли в ее голову именно здесь, в том месте, где умерла ее мать. Эмма подошла к стене возле двери, на которой висела пара выцветших плакатов. На одном из них была изображена таблица дозировки ветеринарных лекарств, а другой агитационный плакат призывал население делать прививки. На нем был нарисован маленький ребенок, прикрытый традиционным масайским щитом от копий, каждое из которых было подписано на английском и на суахили: «полиомиелит», «столбняк», «тиф».