Словно почувствовав присутствие Эммы, Энджел подняла голову. Она молча посмотрела на Эмму своими голубыми глазами, в которых уже не отражалось пламя.

— Мой горшок разбился, — слабым голосом произнесла Энджел и кивнула на горку черепков, похожих на лепестки каких-то странных цветов. — Теперь я не смогу идти. Не смогу приготовить ни рис, ни бобы.

Возле черепков Эмма увидела старый мешок с разорванным дном. Там же была большая лужа разлитой воды и что-то, завернутое в ткань.

— Мешок не выдержал, — пояснила Энджел. — Он был старый. Надо было мне внимательнее на него посмотреть. — Она нахмурилась и повернулась к костру.

— Можно мне присесть рядом с тобой? — спросила Эмма.

Энджел пожала плечами.

— Как хочешь.

Эмма нашла большой плоский камень и подвинула его к Энджел, затем села, скрестив ноги, и искоса посмотрела на девочку.

Энджел дотянулась палочкой до темного шарика, лежащего среди углей, и перевернула его.

— А в Англии есть сладкая картошка? — спросила она. В ее голосе не было любопытства, только покорность судьбе.

— Думаю, да. Мы ели ее в Австралии. Но она там оранжевая, не такая, как здесь.

Энджел кивнула, словно подтвердилась какая-то ее мысль. Она пошевелила палочкой в костре, возвращая разбросанные угольки на место. Эмма заметила, что костер был сложен очень аккуратно, домиком. Глядя на то, как Энджел закапывает картофелину в угольки, Эмма поняла, что происходит. Для Энджел это была последняя трапеза — своего рода ритуал. Она прощалась с Африкой.

Они сидели рядом, глядя на огонь. В тишине парили их невысказанные мысли.

Затем Эмма дружелюбно поинтересовалась:

— Куда ты хотела пойти?

Энджел обернулась к большому полукруглому холму вдалеке.

— Вон туда, на станцию. Я хотела забрать Маму Киту и Матату. А потом я собиралась поехать верхом в деревню Валайты. — Энджел указала в сторону Ол Доиньо Ленгаи. — Ее дядя вождь. Очень важный человек. Он бы не позволил отослать меня в Англию. Я была с его сестрой, когда она умерла. Помогала маме заботиться о ней. — Энджел снова посмотрела на Эмму, отблеск от костра на мгновение сверкнул в ее глазах. — Он бы мне помог. Точно помог бы.

Эмма притихла, подумав о том, сколько мужества нужно, чтобы достигнуть этой цели, даже для взрослого человека.

— Но мешок порвался, и котелок разбился, — с дрожью в голосе произнесла Энджел. — Да и станция слишком далеко.

Эмма смотрела на ее опущенные плечи и печальное лицо. Она протянула было к девочке руку, но в последний момент передумала. Она чувствовала душевную боль. Когда она начала говорить, слова как будто шли от самого ее сердца:

— Энджел, ты ведь только маленькая девочка. Ты не обязана быть такой сильной и храброй.

Энджел резко обернулась.

— Нет, обязана! — громко заявила она. — Я обязана быть храброй, потому что Лаура умерла. — В ее голосе чувствовалась сила. — У меня больше нет мамы, и я должна сама о себе заботиться. — Голос девочки сорвался, как будто слова застряли в горле. — Ты не знаешь, каково это, — еле слышно добавила она.

Энджел подтянула колени к груди, спрятав в них свое лицо.

— Знаю, — мягко сказала Эмма. — Я знаю, каково это.

Энджел вздрогнула от удивления. Она медленно подняла голову, сосредоточив взгляд на Эмме, в ее глазах застыл немой вопрос.

— Мне было столько же лет, сколько тебе, когда моя мама умерла. Ее звали Сьюзан. Она работала на станции, где сейчас работает Дэниэл. Она заразилась лихорадкой Оламбо.

Энджел напряженно смотрела на нее.

— И ты была с ней тогда?

Эмма покачала головой.

— Я была в Америке. Ждала ее возвращения, чтобы отпраздновать мой день рождения. Люди с ее работы пришли, чтобы рассказать моему отцу о происшедшем. Я долго не могла поверить, что мамы нет. Мне казалось, что если я приеду сюда, в Танзанию, и буду искать ее, то смогу найти. Но в конце концов мне пришлось смириться с тем, что маму уже не вернуть.

Эмма прислушалась к собственному голосу и удивилась тому, с каким спокойствием ей удается говорить о таких вещах.

— Ты скучала по ней? — Голос Энджел дрогнул. На глаза навернулись слезы. — Я скучаю по маме. Очень скучаю.

Она тихо заплакала, издавая чуть слышный скулящий звук, как львенок. Постепенно звук нарастал, превращаясь в рев. Слезы текли по щекам и блестели в лунном свете; она не обращала на них внимания, и они капали ей на колени. Следующая фраза, казалось, вырвалась помимо ее воли:

— Мне нужна мама. Я хочу, чтобы она вернулась.

У Эммы перехватило дыхание. Теперь и у нее из глаз потекли слезы, горячие и соленые.

— Я знаю. Знаю.

Глядя на Энджел и слушая ее рыдания, она почувствовала, как что-то в ней приоткрылось. Она снова была ребенком, растерянным и испуганным. Боль росла, вырываясь наружу пронзительными криками.

— Мне нужна мама. Я хочу, чтобы она вернулась.

Искры перед глазами сливались в красные пятна.

Не осталось ничего, кроме горя и чувства утраты — полнейшего и отчаянного.

Рука коснулась ее плеча. Эмма повернула голову и посмотрела на эту маленькую бледную ладошку. Накрыла ее своей рукой, крепко сжала. Она потянулась к Энджел и прижала девочку к себе. Маленькое дрожащее тельце упало в ее объятия. Эмма коснулась шелковых волос девочки своими мокрыми от слез губами. Ее сбивчивое дыхание повторяло дрожь узких детских плеч.

Они плакали вместе, делясь друг с другом своим горем. Судя по тому, что луна успела скрыться за горизонтом, прошло достаточно много времени. Мало-помалу их рыдания стихли.

Энджел вытерла глаза и нос рукавом и наклонилась, чтобы поднять свою палочку.

— Эмма, ты хочешь есть? — спросила она.

Девочка окончательно успокоилась, как будто гроза в ней разбушевалась, а затем улеглась.

— Нет. Или да. — Эмма улыбнулась. — Сама не знаю.

Энджел с живостью вскинула голову.

— Тебе понравится.

Она достала из сумки на поясе свой перочинный ножик. Надув щеки от напряжения, открыла лезвие и вытерла его о тунику. Эмма подумала, что Энджел инстинктивно пытается вернуться к обычным словам и действиям, чтобы хоть как-то сориентироваться в этом путешествии, которое привело за пределы всех карт и известных маршрутов. Эмма чувствовала себя не менее потерянной и заблудившейся. Ей тоже хотелось вернуться к чему-то обыденному.

— Хорошо. Давай попробую.

Энджел достала картофелину из углей и разрезала ее на две части, так что стало видно белую мякоть.

— Смотри язык не обожги, — предупредила Энджел, передавая одну половинку Эмме.

— Постараюсь. Спасибо.

— Асанте, — поправила ее Энджел. — Знаешь, тебе нужно подучить суахили — даже если ты не задержишься в Танзании.

— Асанте, — повторила Эмма.

— А теперь я должна сказать что-то в ответ, для вежливости. Си нено.

— Что это значит?

— На суахили это значит «не надо слов». Имеется в виду, что это не стоит благодарности. — Она улыбнулась. — Но это, конечно, если хочешь быть вежливой. — Она указала на картофелину в руке Эммы. — Попробуй.

Эмма отломила пальцами кусочек белой мякоти и положила его в рот. Он был твердым, сладким и прокопченным.

— Объедение. Отлично приготовлено.

Энджел с гордостью кивнула. Затем она принялась за свою половинку, и ее губы стали черными от пепла.

Ночной сумрак отступал за ее спиной, побежденный утренним светом.

Эмма и Энджел вместе спускались с холма. Их следы соединялись в странный рисунок: отпечатки ног женщины были намного больше, чем у девочки. Они вылили всю воду из бурдюков, а рис и бобы разбросали для животных; теперь мешок был просто маленьким свертком в руке Эммы.

Небо розовело, и первые лучи солнца пробивались из-за горизонта.

Они шли среди камней и кустарников. Впереди уже виднелся огороженный забором питомник. Эмма прищурилась, пытаясь различить очертания хижин и сарайчиков. Издали питомник казался маленьким, а здания вообще крошечными. Эмма чувствовала себя великаном по сравнению с ними. И дело было не только в эффекте перспективы: за те несколько часов, что она провела у костра с Энджел, с ее плеч свалилась гора. Теперь идти и дышать было легче. Она чувствовала себя более сильной и свободной.