Чтобы не мешать ему, Айсылу отошла в сторону. Старик гудел, тряся пучком соломы:

— Ну, скажи, сестрица Хаерниса, куда это годится? Толкуешь тебе: руби солому мелко, не длинней пяти сантиметров, а ты, дай бог тебе здоровья, чуть ли не целыми снопами кладешь! Говоришь: обвари кипятком, а ты обдашь холодной водой и суешь!

Круглолицая, в больших кожаных сапогах женщина долго молчала, закрыв рот уголком передника, потом не выдержала:

— Проспала я, Тимергали-абзы![15] Пришлось замешать второпях, кое-как...

— Ха, вот именно кое-как! Не дорожите вы колхозным добром. Ну, погляди на этого коня! Как пахать на нем, как на нем хлеб возить, а? Совесть надо бы иметь!

— Нечаянно ведь! Уж не ругайся, Тимергали-абзы. Больше укорять не придется!

Был, видно, Тимери отходчив — смущение Хаернисы сразу смягчило его.

— Не годится так! — уже спокойнее сказал он, отбросив пук соломы. — Не годится! Колхоз тебе коней доверил — тебе за них и ответ держать! Ежели хотим, чтобы «Чулпан» наш ожил, поставим перво-наперво коней на ноги.

— Мучицы им мало перепадает, Тимергали-абзы.

— Ха! С мукой и столетняя старуха их выходит. А нам нужно тем, что у нас есть, поднять лошадок. Как, говоришь? Вот ты послушай! Встаешь с первыми петухами и даешь им обваренную сечку. Со вторыми петухами подбавляешь. Так? А душа все равно неспокойна: идешь к коням, смотришь, как жуют — с хрупом или так себе. Ежели жуют нехотя, подсыпь горсточку-другую сечки, помешай, по спине погладь, под холкой почеши. Ну, а как увидишь, что кони твои похрупают, похрупают да вздохнут, тут и тебе можно вздохнуть спокойно. Сыты, значит. И куда бы их ни запрягли, краснеть за них не придется...

Тут Тимери заметил Айсылу и подошел к ней.

— Что, сестрица Айсылу, на лошадок зашла поглядеть?

— Нет, Тимергали-абзы, на этот раз тебя самого повидать. Зачем — ты и сам знаешь. Так ведь? Ну, на чем же ты порешил?

По выражению лица Айсылу Тимери понял, что нельзя больше оттягивать.

— Охо-хо! — вздохнул он. — Пора бы порешить, сестрица Айсылу, да ведь дело-то большое. А у меня с грамотой не шибко, да и за шестой десяток перевалило.

— Переписку, бумаги там всякие Гюльзэбэр поручим, понимаешь? Во всем поможем. Ты только управляй, следи за всем, поручай, заботься. Вместе ведь налаживать будем.

Не успел старик ответить, как из переулка выбежал мальчонка лет тринадцати в черном пиджачке и в пилотке.

— Айсылу-апа! — закричал он еще издали. — Из Аланбаша представители приехали: два деда и одна тетка. — Потом Ильгизар перебрался через изгородь и сообщил отцу: — Папа, обед готов!

Айсылу послала мальчика за Сайфи и бригадирами.

— Тимергали-абзы, хорошо бы и тебе с представителями походить. А заседание пока отложим.

— Ну что ж...

Тимери вытащил из-за кушака кожаные рукавицы, надел их и, заложив руки за спину, зашагал к центру деревни.

Колхоз «Интернационал» не впервые присылал своих представителей в «Чулпан». Это была давнишняя хорошая традиция. А в былые времена две эти деревни жестоко враждовали между собой. Случалось, деды нынешних байтиракских дедов в молодые годы, нарядившись в домотканые штаны и камзолы поверх длинных холщовых рубах, пробирались в Аланбаш к приглянувшимся девушкам, кокетливо позванивающим монистами и чулпы[16]. Аланбашцы гнали их вон и частенько разбивали им в кровь носы.

Откуда взялась эта вражда?

Аланбашцы утверждали, что некогда байтиракские богатеи поставили землемеру кадку меду да впридачу дали двух баранов, тот и прирезал Яурышкан Байтираку, хотя он якобы принадлежал искони Аланбашу. С того, мол, все и началось.

Байтиракцы же корни вражды находили в другом. По-ихнему выходило так. Давным-давно жил в Байтираке мулла. Говорил он своим прихожанам: «Аланбашцы — неправильной веры. У них на каждые сорок душ — свой бог. Там и русские, и татары, и чуваши — все перепутались, все переженились. Потому и тамошние девушки — харам, и пища — харам, всё — харам!»[17]

Этот мулла отказывался венчать, если невеста была из Аланбаша; не разрешал хоронить на байтиракском кладбище, если покойник родом был из соседней деревни.

Вот этот мулла и посеял, мол, вражду между двумя деревнями.

Как бы там ни было, Байтирак и Аланбаш помирились только при Советской власти, а окончательно — когда организовались колхозы. Подумали, поговорили по душам: у вас, мол, колхоз, и у нас колхоз, общая у нас дорога. Не к лицу соседям не в ладу жить!.. И в один из Октябрьских дней на общем праздничном пиру смыли навсегда позор дикой вражды.

С той поры стали «Интернационал» и «Чулпан» соревноваться между собой. Победит ли один, возьмет ли верх другой — обиды нет ни у кого. В конечном счете никто не проигрывал. Два колхоза ревностно трудились, в дружном состязании тянули друг друга вперед, перенимали хорошее. И джигиты уже без страха выбирали себе невест в любой деревне.

На праздники к соседям наезжали из Аланбаша и татары, и русские, и чуваши. Впрочем, и чулпановцы не отставали от своих друзей. Сколько раз в избе главы «Интернационала» Григория Ивановича они под свою тальянку отплясывали со Степанами да Мифтахутдинами, с Акулинами да Нарспи то эпипэ, то барыню или распевали песни, будоража до утра весь Аланбаш!

К приходу Тимери все уже были в сборе. На аланбашских делегатах одежда была как напоказ: отличные шубы, перехваченные кушаками, новые кожаные сапоги. Хозяевам даже почудилось, что гости, постукивая длинными батожками, вышагивают по улице особо важно, как хорошие гусаки; и будто разговаривают свысока: знай, мол, наших!..

С присущей старикам дотошностью осматривали гости хозяйство «Чулпан», переворачивали, трясли, ощупывали всё. Многое пришлось им явно не по душе.

Глава делегации — круглобородый старик с тонкими, как соломинка, усами, в подпоясанной красным кушаком желтой дубленой шубе, засунув руку в сусек, захватил с самого дна горсть семенного овса. Шевеля тонкими усами, он долго нюхал его, пробовал зерно на зуб, пересчитал, прикинул, сжимая в руке, влажность семян, потом высказал свое мнение:

— Гм... Так! На пять зерен — одна соринка. И прелью вроде попахивает!.. Ну, конечно, наш «Интернационал» такими семенами давно уже не сеет. Хотя, не знаю, может, для вас они и пригодны...

Подвыпивший, как всегда, Сайфи хотел было извернуться:

— Эти семена мы думаем... немного того... прокрутить.

Но на лице старика не появилось и тени снисхождения:

— Скажи-ка прямо, что семена к севу не готовы...

Сайфи замялся и поспешил увести приезжих в сарай, где стояли машины и другой инвентарь. Но и там было неблагополучно. Нашлись неотремонтированные плуги, у хомутов не хватало гужей, у телег — оглоблей. Старик провел пальцами по усам и озабоченно покачал головой:

— Эге-ге! Неважны у вас дела, неважны...

Он повернулся к своему старому знакомцу Тимери:

— Что это с вами случилось, ровесник? Не помнится мне, чтобы у вас такое бывало прежде...

Тимери и без того не знал, куда деваться от стыда, а тут...

— Прежде?.. Ха! Что и говорить, «Чулпану» прежде, так сказать, краснеть не приходилось... Молодежь тогда была дома, ровесник!

Не понравился этот ответ гостю.

— Молодежь, молодежь! У нас зато много молодежи! Приходите, одолжим... Нельзя так, ровесник, нельзя. Не знаю уж, кто виноват: конь ли или оглобли — для нас это дело темное, — кольнул он и без того расстроенного соседа.

Не понравились аланбашцам и лошади.

— Вконец истощены! Эге... и чесоточные есть... Не пойму, как пахоту осилите, — искренне огорчался старик.

А Сайфи все еще не хотел сдаваться:

— Не осилят кони — коров запряжем. Мы по пять коров на бригаду к упряжи обучили.

Приезжие не на шутку заинтересовались этим:

— Надо будет и нам поразмыслить. Обязательно расскажем своим, как вернемся. Запрягите-ка одну коровку, поглядим, как оно получается!..