— Вы удивились моей гуманности по отношению к гусенице, полковник. Это дело привычки, рожденной целесообразностью. Но мы умели и всегда сумеем быть беспощадными. Юношей я слышал в офицерском собрании рассказ фельдмаршала Робертса Кандагарского о штурме Дели. Приказ на штурм гласил: «Грабить воспрещается, вся добыча будет собрана в одно место и справедливо поделена. Раненых не подбирать, кто бы они ни были. После победы о них позаботятся, а при неуспехе гибель ждет одинаково всех. Пленных не брать, их некому караулить».

Сэр Этрам перевел дыхание и продолжал:

— Дели — громадный древний каменный город. Бой был длителен и беспощаден. После победного штурма столица стала безжизненной. Нигде ни звука, только стук копыт английских коней нарушал гробовую тишину. Трупы валялись повсюду, собаки глодали тела. Коршуны, слишком сытые, чтобы летать, бесшумно вспархивали, давая дорогу всадникам. Кони тряслись и фыркали от страха. Сердца победителей торжествовали!..

Генерал еще больше выпрямился и продолжал особенно внушительным тоном:

— Уверяю вас, Сэгельсон, нам есть что вспомнить в этой стране. Мы еще храним национальные традиции, мы еще не перестали быть воинами. Будущее это покажет.

После длинной паузы, в течение которой был сделан еще десяток поворотов в аллее, полковник Сэгельсон обратился к более современной теме:

— А как у вас на острове с коммунистами, генерал? Они будут когда-нибудь поопаснее сипаев, а?

— Эта язва опаснее вам, чем нам, — возразил генерал.

— Ну! — усмехнулся полковник Сэгельсон. — Не смущайте меня этим пугалом. Мы их давим и окончательно раздавим в нужную минуту.

— Желаю успеха, — отпарировал генерал. — Но у вас не всегда понимают, что убеждения походят на гвоздь: чем больше по нему бьют, тем глубже он входит. Не следует перегружать предохранительные клапаны. Вспомните историю германской разведки у нас на острове перед второй войной. Мы знали сеть германской агентуры, но беспокоили осторожно, чтобы не спугнуть до времени. А в тридцать девятом году срезали сразу все и ослепили немцев на всю войну. Это был мастерский ход старого Уинстона. Мы сумеем повторить его с коммунистами.

— Принято к сведению, — произнес Сэгельсон тоном военного, выслушавшего приказ. — А как поживает старый лев? Вы не виделись с ним? Хотя, прошу прощения, сэр Барнс, ведь вы, кажется, лейборист?

Генерал скрыл свое неудовольствие под отлично разыгранным смехом. Он не только виделся с премьером, но и слышал знаменательные слова: «Англия еще может удивить мир блеском национального гения в тот день, когда она неожиданно смирит наглость американцев». Но эту тайну генерал Этрам не выдал бы даже на смертном одре. Премьер был раздражен отказом американцев пустить Англию на тихоокеанскую конференцию, где участие принимали собственные английские доминионы, раздражен американскими интригами в Иране, на ближнем Востоке и в других местах, это верно. Но премьер был спокоен, и его слова были обдуманны.

Будучи бесконечно далек от того, чтобы догадаться о чувствах генерала, полковник Сэгельсон взял его под руку с товарищеской фамильярностью:

— Наша судьба в том, чтобы еще теснее сплотиться, — сказал он.

— Конечно, — охотно согласился сэр Барнс. — Поэтому я так же искренен с вами, как с соотечественником. Но ведь не может же наш остров со всеми его владениями причалить к вам где-нибудь между Балтиморой и Чарлстоном! Разговоры о сорок девятом штате — злостная коммунистическая демагогия и пропаганда Советов. Однако вечность нашего союза является исторической действительностью. Не так ли, Никколс?

Инженер Никколс прогуливался с безучастным видом и не слишком внимательно следил за мыслями, высказываемыми Этрамом и Сэгельсоном. Несколько вынужденно он принял участие в беседе:

— Мне кажется, что наша традиционная политика, как бы сказать… сейчас не удовлетворяет. Мы давно умели поддерживать в Европе более слабые государства и склонять чашу весов в свою пользу. После того как царь Петр выказал силу России и эта страна стала опасна для Англии, мы несколько раз сбивали спесь с Москвы чужими руками. А результат? Россия ныне сильнее, чем когда-либо прежде. Восточный колосс получил стальные ноги вместо глиняных. Правда, я обыватель и лучше разбираюсь в железобетоне, чем в политике. Но с точки зрения инженера конструкция сегодняшнего дня не кажется мне устойчивой. Почему так бесконечно длится война в Корее, и что мы выиграем от нее? Что будет дальше при всех наших приготовлениях?

Никколс сам не ожидал, что скажет так много. Это было результатом дурного настроения.

Генерал Этрам чуть заметно пожал плечами. Никколс наивен и бестактен: он, невежда в политике, должен был отделаться незначащей фразой и подтвердить мысль старшего. Никколс — великолепный инженер, и этого достаточно.

Под тремя парами подошв хрустел песок аллеи. Было слышно мелодичное карканье сизоворонки. — Вдали чуть слышно гудели авиационные моторы.

Полковник Сэгельсон обладал ценными свойствами дельца — он умел заставлять людей высказываться и возобновил разговор:

— Так почему бы не удовлетворить законное любопытство нашего уважаемого строителя, дорогой сэр Барнс?

— К величайшему сожалению, — неохотно ответил генерал Этрам, — общие дела может исправить только война. Видит бог, я не хочу ее. Мы готовимся, лишь следуя проверенному историческому закону — хочешь мира, готовься к войне. Поэтому вина не падает на наши головы. После войны за круглым столом усядутся двое — вы и мы. Я не пророк, но полагаю, что тогда-то будут просто и конструктивно решены все вопросы нашего единства. Я, как и многие, считаю, что все беды человечества зависят от неустройства общественной иерархии. Именно за поддержание этого высокого принципа — каждая нация на своем месте, как и каждый человек! — мы с вами возьмем на себя высокую ответственность.

— После тотальной войны, — подсказал Сэгельсон.

— Затасканное выражение… и неуместное, — поморщился генерал. — После войны за нашу цивилизацию, против коммунистической опасности, против тирании, как хотите. Когда это нужно, тотчас же находятся отличные определения и лозунги.

— Отличные определения и лозунги… — повторил Никколс так тихо, что его не услышали. Последние недели он никак не мог избавиться от навязчивой мысли о «малой войне», которая, по его мнению, бесконечно и бесплодно тянулась на Дальнем Востоке.

Точно сговорившись, все трое взглянули на часы. Пора. Время, назначенное для утреннего моциона, истекло.

После тени аллеи открытое пространство между зеленым тоннелем и домом казалось ослепляющим и враждебным. Нужно было сделать усилие, чтобы покинуть тень и выйти под воинственные лучи солнца.

Из ворот дома с полосатым флагом медленно выкатывался большой автомобиль, блестя лаком и никелем. Несколько полуголых и совсем голых детей, мальчиков и девочек, выскочили из засады за стволами деревьев. Дети бросились к автомобилю с пронзительными криками:

— Взгляни, господин! Сжалься, смилуйся! Дай рупию! Взгляни, благодетель! Кинь рупию, сжалься!

Во всех городах, поселениях, на всех дорогах страны раздается этот, всюду один и тот же, пронзительный крик. Голодные дети голодных родителей ведут борьбу за существование своими скудными средствами — такова их жизнь, и они делают то, что могут.

Дети забегали перед автомобилем, почти бросались под колеса:

— Смилуйся, сжалься!

Шофер дал сердитый, продолжительный сигнал, и дети, как воробьи, порхнули в стороны. Они хорошо знали по опыту, что автомобили не любят шутить. Генерал Этрам и инженер Никколс бросили несколько мелких монет, и на дороге осталась кучка тощих, маленьких тел, роющихся в пыли.

Автомобиль с развевающимся на кожухе полосатым флажком без остановки прошел мимо аэродрома. На хорошем, но пыльном шоссе было тесно, так как дисциплина движения плохо соблюдалась. Часто попадались ослы, навьюченные разными грузами или несущие людей на своих острых спинах. Непривычным глазам странно было видеть маленькое животное, быстро перебирающее тоненькими палочками сухих ног под нагрузкой, которая казалась больше и тяжелее его самого. Зачастую на одном осле было по два седока.