— Память изменяет вам. Был зарезан законный преемник Амануллы, Надир-Хан. А Баче-Сакао был судим афганским судом по мусульманскому праву и по приговору был побит камнями во рву кабульского кухендиза, городской крепости, в ноябре 1929 года.

— Бр… — поежился полковник. — Паршивая, собачья смерть. Но позвольте, какая же связь с нашим бродягой?

— Прямая и простая. Камень в руке мусульманина выражает проклятие. И совершенно не обязательно попасть в цель. Уверяю вас, что далеко не каждый брошенный собравшейся толпой камень долетал до Баче-Сакао. Я был там и видел. Но это ничуть не мешало символичности народного проклятия и реальности самой казни.

— Чорт побери! — злобно воскликнул полковник. — Теперь я буду обращать больше внимания на того, кто, будь он сам проклят, посмеет бросать в меня камнями!

— Советую вам ограничиваться более меткими, чем сегодняшний дервиш, — порекомендовал генерал.

В зал вошел метрдотель-европеец и торжественно доложил:

— Мистер Касим-Хан!

За слугой появился тот самый красивый высокий человек в шелковом костюме и белой чалме на голове, которого обличал дивона Эль-Мустафи.

Совершенно как в оперетте «Баядерка», как показалось полковнику Сэгельсону, Касим-Хан приложил ладонь к груди и наклонил голову для общего поклона. Затем он по-европейски пожал всем руки и непринужденно уселся, не ожидая приглашения.

Полковник вопросительно взглянул на инженера Никколса, и тот представил гостя:

— Мистер Касим-Хан, видный деятель и негоциант. Мистер Касим-Хан был нашим генеральным подрядчиком по найму и расчетам с рабочей силой во время строительства базы.

— Я поспешил сюда, чтобы приветствовать моего старого друга, достопочтенного сэра Барнса, а также и вас, многоуважаемый полковник, и поздравить вас с благополучным прибытием. Я был заблаговременно извещен нашими общими друзьями, — говорил Касим-Хан, играя низкими нотами голоса.

— Очень приятно, мистер Касим. Надеюсь, все в порядке и нет никаких спорных претензий? Как, Никколс, вы не собираетесь жаловаться друг на друга?

— Вполне удовлетворен нашей совместной работой, — опередил Никколса Касим-Хан. — Надеюсь на дальнейшее плодотворное сотрудничество. Я могу всегда поставить любое количество рабочих. То же самое относится к материалам. Могу оказать кредит на самых выгодных условиях и на разумные сроки. Мой девиз — братство и взаимопонимание, дружба наций и взаимопомощь.

— В свое время, в свое время, — не слишком любезно отозвался полковник. Ему не понравилась развязность мулата, как он про себя окрестил неожиданного визитера, и, чтобы поставить его на место, Сэгельсон небрежно бросил:

— Итак, хорошо заработали? Неплохо набили себе карманы на подряде, признавайтесь?

Лицо Касим-Хана выразило возмущение. Он откинулся на спинку плетеного стула и протестующе вытянул руки с растопыренными пальцами.

— Я возражаю, я обижен! — взвизгнул генеральный подрядчик неожиданно тонким голосом. — Клянусь именем всемогущего и всемилостивого, я лишь свел концы с концами. Кто назовет это барышом? Округа полна голодных, у них дети, они хотят есть. Кто о них позаботится? Наши люди сами, как дети. Следуя святым заветам корана, я забочусь о бедных, и мое сердце полно любви.

— Э, да вы, оказывается, филантроп, мистер Касим! Вы добродетельный человек, как некоторые наши богомольные деятели, — рассмеялся полковник. — Это почтенные чувства, я ценю их, поверьте! Не обижайтесь, всегда и всем нужны опытные посредники, организаторы и сотрудники. Мы с вами деловые люди и найдем общий язык. Никто из дельцов во всем мире не жаловался на нас…

После того как мистер Касим-Хан откланялся, полковник Сэгельсон спросил генерала Этрама:

— Я понял, что цветной джентльмен тоже входит в местный колорит и сдается мне вместе с прочим инвентарем, не так ли?

— Да, без него нельзя обойтись. У него большие связи. Никто не знает истинных размеров его состояния, но, несомненно, он очень богат. Он аристократ, его полное имя Сеид-Касим-Эд-дин-Хан. Он один из родственников, чуть ли не сын недавно умершего Сеид-Алим-Хана, бывшего эмира аллакендского. Эмигрант, но пустивший прочные корни, что доказывает его силу, — здесь неохотно принимают чужих… Он — местный банк, и у него десятки тысяч должников. В этой стране, должен вам сказать, мелкие долги всегда выплачиваются, а проценты зачастую в несколько раз превышают одолженную сумму. Выгодное занятие… Тот, кто должен ему несколько десятков, сотен или тысяч рупий, никуда не уйдет. Иной раз находят труп зарезанного или застреленного человека. Это неисправный должник. Полиция ничего не знает, и убийц никогда не обнаруживают…

Полковник слушал с горящими глазами.

— Здорово, клянусь душой, здорово! — с чувством сказал он, когда генерал кончил. — Интереснейшая страна, прямо тысяча и одна ночь! Кажется, я не был достаточно любезен с этим Аладдином…

Генерал Этрам молчал, опустив голову. Откуда-то донесся ослабленный расстоянием крик, в котором звучали боль и отчаяние. Сэгельсон и Никколс невольно вздрогнули и прислушались. Крик не повторился. Слышались лишь мелодичные голоса лягушек, населяющих арыки сада.

Полковник Сэгельсон вернулся к интересовавшей его теме. Он рассуждал, что хотя с мертвого долга не получишь, но такой решительный прием побуждает остальных должников. И не приходится возиться со взысканиями… Да, на совете акционеров Сэгельсон поддержал бы правление такого банка.

— Да и вы, сэр Барнс, отозвались о действиях этого банкира без осуждения, как я понял? — обратился полковник к генералу Этраму. Но ответа не получил.

Сэр Барнс Этрам переутомился за день; вероятно, последний стакан вина был лишним. Свесив голову на грудь, генерал спал. Его серые усы оттопыривались от спокойного дыхания, а пух на старчески облысевшей голове шевелился в освежающей струе вентилятора.

Сэгельсон подмигнул Никколсу и обратился к нему:

— Поставляя рабочих на строительство, этот Касим попросту заставлял вас платить их долги. Молодец…

Неразговорчивый Никколс неопределенно пожал плечами. Полковник удовлетворился этим. Они сидели молча и курили. Трубка Никколса слегка хрипела. Сегодня он много курил и потерял прибор для чистки.

Никколс любил строить. В 1940 году он, тогда молодой тридцатилетний инженер, обратил на себя внимание во время работ, спешно производимых военным министерством Англии под угрозой нависшего над островом германского нашествия. Он участвовал в сооружении морских баз и аэродромов, был в числе строителей, тянувших бесконечные бензинопроводы от берегов Нормандии в глубь Франции, когда англо-американская армия неторопливо оттесняла слабый западный заслон третьего райха.

Никколс одинаково страстно увлекался и проектированием и самим производством строительных работ — качество, довольно редкое среди инженеров. Для него строительство было самоцелью. Строить и строить как можно больше и как можно лучше. Но после войны Англия строила мало и плохо. Никколс принял предложение военного министерства и начал строить авиационные базы в Азии. База, сданная им сегодня, была второй и очень интересной. Удалось быстро осуществить сложные подземные работы, смело решить многие трудности. Никколс гордился, показывая базу.

Сейчас он чувствовал себя вялым и опустошенным. Весь день пришлось выслушивать нудные разговоры на политические темы. По понятиям Никколса полковник Сэгельсон не был джентльменом, а его рассказы о бактериях и зараженных насекомых были просто отвратительны…

Никколсу не было дела до того, зачем он строит. Сегодня некому было оценить его работу. Они даже поленились осмотреть великолепный барраж, построенный в горле долины близ берега Инда…

Громадная, как птица, сумеречная бабочка влетела в зал и порхала, привлекаемая огнем, то поднималась, то опускалась. По столу носилась причудливая, меняющаяся тень.

Полковник потянулся и зевнул. Приятная истома охватывала его тело, не хотелось сделать усилие, чтобы подняться и направиться в спальню. Интересная мысль, а не войти ли в компанию с Касим-Ханом? Что ни говори, а все же — настоящий восточный принц, аристократ!