Ибадулле приходилось встречать таких людей. Они боялись судьбы, боялись вмешаться в ее таинственную ткань, опасались не угадать и поэтому-то и — уклонялись от решения. Они хотели остаться в стороне, чтобы не испытывать чувства ответственности при неудаче.

Но вскоре Ибадулла иначе понял смысл поведения Ефимова, и ему понравилась своеобразная тактика молодого начальника. Такому легче, приятнее повиноваться. Но кто же научил его этой тонкой мудрости управления людьми?

Древний канал проходил через возвышенность, и по его сторонам потянулись высокие горбы вынутой земли, дававшей тень. Дно, затянутое затвердевшей вековой пылью, заметно выгибалось вверх.

Фатима одета была так же, как и Ефимов. Эта изумительная девушка уверенно носила костюм мужчины — полотняную блузу, широкие брюки, брезентовые сапоги. Только на голове у нее была не фуражка, а тюбетейка — все, что оставалось от костюма женщины, так как тюбетейка была не простая черная, как у мужчин, а женская, бархатная, расшитая золотом. И еще остались у нее косы, черные, длинные, настоящие узбекские. Она почти три раза обвивает их вокруг головы.

По-русски девушка говорила совершенно свободно. Она разговаривала с Ибадуллой и по-узбекски, но редко. Ефимов совсем не знает узбекского языка, и нехорошо, когда двое беседуют между собой, а третий их не понимает.

В трубе нивелира мир кажется перевернутым, поэтому и рейку держат наоборот. Каждый день находилось время, чтобы учить Ибадуллу, как производить съемку местности. Ефимов утверждал, что это простое дело, каждый работник группы должен уметь делать все. Но чтобы подойти к съемке, нужно знать еще и многое другое.

У Ибадуллы оказалось двое учителей, они сменяют друг друга. Ибадулле было приятнее, когда с ним занималась Фатима. Она нетерпеливая, но сдерживается. Однако иной раз, когда Ибадулла не понимает с первого слова, девушка сердится, переходит на узбекский язык и смешно бранит своего ученика.

Ефимов смеется и говорит, что он научится браниться по-узбекски. Ефимов считает, что Ибадулла учится очень быстро и схватывает все сразу.

Фатима тоненькая и, наверное, очень легкая. Ибадулла мог бы без труда поднять ее и нести на руках хотя бы весь день. Когда она сердится, то надувает губы и между ее бровями появляются две славные морщинки.

Она, девушка, не знавшая покрывала, смотрит прямо в глаза чужому мужчине и дерзко говорит ему:

— Это невозможно, это знают все школьники четвертого класса! Почему вы не учились?

Ибадулла не отвечает и не обижается. Иногда он думает: а что если назвать этой девушке все законы и все предписания для женщин, которые она нарушает на каждом шагу? И напомнить о наказаниях, ожидающих мусульманку?.. Странные мысли. К чему?

Она сказала: ислам отрицал все, кроме себя самого, из-за этого народы, исповедовавшие ислам, одичали, отстали от других, остались на задворках человечества.

Она говорит: ислам учил людей жить на коленях, отнял у человека желание сопротивляться насилию и сделал его рабом.

Это кощунства, на них должен ответить камень в руке мусульманина, но Ибадулла не возражает, он не может возненавидеть Фатиму и Ефимова. Он думает другое: Фатима говорит об исламе, как о прошлом. Это легкомыслие молодости, девушка многого не видела и не знает, это понятно. И еще одно понимает Ибадулла: родина ушла от ислама, ислам позади.

Ибадулла все лучше понимал русский язык, в этом помогала великолепно развитая память.

Жизнь в речах его спутников не была связана незыблемыми предписаниями догмы. Они много говорили о борьбе с вечными стихийными силами природы — с засухами пустынь, с горными наводнениями, даже с сухостью самого воздуха. Победы в этой борьбе улучшают жизнь людей, не русских, не узбеков, и не каких-нибудь отдельных людей, а всех вообще, точно мир можно сделать садом и всех пригласить жить в нем.

В мыслях спутников Ибадуллы была особенная связь и особенная уверенность в силе людей и в своей силе. Для них было просто и возможно самое трудное.

Ибадулла слушал.

В начале пятого часа дня Ибадулла первым заметил впереди нечто необычное. Это не был мираж. Что-то там темнело и поблескивало на коричневом фоне голой почвы. Оно было живым, а мертвая, сухая игра миража стояла над горизонтом.

Караван ускорил движение. Берега канала понижались, сглаживались, наконец канал исчез, незаметно слившись с плоскостью. Дальше лег водоем.

Какое это было странное место! Среди твердого такыра, на котором не росло ни одного самого тощего пучка травы, лежало небольшое озеро с правильными мягкими берегами, окружавшими темную, тяжелую гладь воды. Неподвижная, на вид густая, как масло, она казалась забытой в пустыне, лишней, никому не нужной.

Но на иссеченном трещинами такыре расходились извилистые червяки троп, они выделялись более светлым тоном почвы, разбитой ногами животных. Дикие звери пустыни знали это место и посещали одинокое озеро.

В нем не было ни одного ростка, но слегка солоноватая вода была пригодна для питья. Вероятно, озеро поддерживалось зимними дождями, в него впадали временные ручейки, иссякавшие с наступлением сухих дней.

Несмотря на присутствие воды, место имело грустный, заброшенный вид. Темное озеро ютилось в самом низком месте плоской котловины. От него во все стороны земля повышалась, образуя широчайшую и плоскую чашу.

— Как это интересно, — вслух подумал Ефимов, — дорога открыта отовсюду, но звери ходят по протоптанным тропам…

«На неизвестной дороге и зверя и человека одинаково стережет опасность», — подумал Ибадулла, развьючивая ослов. Животные вошли в мелкую воду и наслаждались неожиданным вольным водопоем. Это вкуснее горячей воды из резиновых мешков.

С утра было безветренно, стоял палящий зной. Внезапно раскаленный воздух двинулся, и поверхность озера подернулась рябью. Ослы подняли тяжелые головы и насторожили длинные уши. Ветер потянул с запада, и в нем неслись особенные струи, точно холодные потоки воздуха лились самостоятельно, не смешиваясь с горячими. Небо потускнело, солнце сделалось красноватым.

Ефимов вносил в рабочий журнал очередные записи, а Фатима доставала из курджума консервы и сухари. «Молодые люди не знают пустыни», — думал Ибадулла. Ему не понравились ни ветер, ни несвоевременная прохлада. Ветер внезапно упал, вернулся зной.

Нежданная находка радовала. Теперь можно не спеша обследовать участок пустыни, где окончился канал. Место для ночлега наметили у озера.

Опять подул ветер, но не с запада, как вначале, и он был горячим. Уловив прежнее предупреждение, Ибадулла понял: подходил сухой ураган, северо-восточный ветер — теббад.

Как обычно бывает, первый порыв стих, ураган собирал силы, и следовало поспешить, чтобы найти убежище.

В километре или немногим дальше виднелись неправильные возвышения, обещавшие какое-то укрытие. Когда люди приблизились, они с удивлением узнали остатки покинутого поселения. Не было ни одного обожженного кирпича. Но сохранилось много глиняных стен.

Дальние горы вихрили воздушные потоки и метали на запад ураган. Теббад усиливался, рвал сухую голую почву, тянул горячую азиатскую поземку. Как дымом затянуло весь мир. Солнце потемнело, закурились низкие проломанные стены, пыль на них вздымалась струями.

Среди развалин нашлось низкое строение под тяжелым сводом из сырцовых кирпичей. Ослы послушно протиснулись через узкий вход. Внутри был полумрак, из дыр в своде сыпалась пыль.

В Азии все заброшенные человеком строения превращаются в излюбленные приюты ядовитых насекомых и змей.

В развалинах гнездится черный паучок с белыми точками на верхней части брюшка, отвратительный и опасный для жизни каракурт, мохнатая длинноногая фаланга — сольпуга, злобный сухопутный рак — скорпион. Чтобы прогнать их всех, достаточно иметь с собой кошму из овечьей шерсти с ее сильным и характерным запахом.