– Нас что, постоянно подслушивают? – спросил он.

– Не знаю, – ответила я шепотом. – На заданиях – точно. Здесь всюду камеры, так что вполне возможно.

Двадцать два выпрямился, но не отступил. Наверное, я приготовилась создать между нами более уместную дистанцию, но меня отвлекла его улыбка. Я всегда жила в мире, где приходилось смотреть снизу вверх, но сейчас мне впервые захотелось встать на цыпочки и приблизить наши лица.

Кто-то кашлянул, и я поспешно сделала большой шаг назад. Слышали нас или нет, но видели наверняка. Охранник в углу, камеры на стене, проходившие мимо рибуты – всем было отлично нас видно.

– Доброй ночи, – сказала я и быстро пошла прочь.

Глава восьмая

– Сегодня ты только смотришь, – напомнила я ему следующей ночью, когда мы оказались на крыше КРВЧ. – Не забывай об этом.

Двадцать два кивнул. Потом начал усиленно растирать руки и качаться на пятках. Салаги всегда нервничали, но я подозревала, что он и на крышу пойдет со своей обычной улыбочкой. Этого не случилось, и я почти заскучала по ней.

На крыше, в темноте, уже ждали челнок десять рибутов. Пятеро салаг с тренерами. Лисси бросила презрительный взгляд на приплясывающего Двадцать два и самодовольно посмотрела на своего стажера, однако Сорок три, с его маленькими ручонками и странным лицевым тиком, никак не тянул на предмет гордости.

– Молчи, пока не спросят, – продолжила я, не обращая внимания на Лисси. – На задании делай все, что велят офицеры, иначе тебя пристрелят.

Он снова кивнул, и в ту же секунду на крышу со стуком приземлился челнок. Порыв ветра взметнул мои собранные в хвост волосы. Открылась боковая дверь, внутри стоял Леб. Несмотря на холодную ночь, рукава его черной рубашки были закатаны. Высокий, крепко сложенный, он часто испытывал неудобство в жесткой и тесной форме КРВЧ.

Леб махнул рукой, приглашая нас внутрь. Мы стали заходить, гремя подошвами по металлу. Поскольку той ночью нас было десять, челнок выбрали среднего размера. Вдоль одной стены тянулись маленькие черные сиденья, напротив располагалось кресло побольше – для офицера. Дверь в кабину пилота была еще открыта, и я различила человеческий затылок. Пилоты не покидали челнок ни при каких обстоятельствах и никогда не общались с рибутами.

Пока я получала инструкции, Двадцать два неподвижно стоял рядом, и Леб развернул его руку, чтобы взглянуть на штрихкод. Он хмыкнул, и от улыбки черты его сурового лица обозначились резче.

– Слышал, ты выбрала Двадцать два, – сказал он. – Хотел убедиться воочию.

Я не знала, что на это ответить, и чуть кивнула, а он улыбнулся – единственный охранник, который вообще улыбался рибутам, тем более мне. Странный он был человек.

– Сели, – скомандовал Леб, захлопнул дверь кабины и плюхнулся на свое место. Он даже не расчехлил оружие. Леб был одним из немногих офицеров, кто оставлял пистолет в кобуре, когда рибуты входили в челнок. Другие совали ствол в лицо, стараясь держать его крепче, чтобы не дрожал.

Я села первой; Двадцать два последовал моему примеру, накинул на грудь ремни и неумело пристегнул. Теперь его трясло. Салаги всегда боялись челноков; в своей человеческой жизни они никогда не оказывались ни в летающих, ни в скоростных аппаратах. Большинство скрывали страх. Открыто демонстрировал свой ужас только Сорок три, дышавший тяжело и прерывисто. Лисси отвесила ему оплеуху.

Мы взлетели, и я внимательно посмотрела на Двадцать два. Он закрыл глаза и теперь выглядел почти человеком. У него еще не выработались ни ловкость, ни скорость, ни хищные повадки рибута. У него сохранялось множество неудобных людских черт. И все же, когда он вытянул ноги и провел руками по бедрам, я увидела в нем рибута – по медленным, выверенным движениям; по тому, как он своей позой старался использовать каждый квадратный дюйм пространства. Отличие рибутов от людей было тонким, но узнавалось безошибочно.

Леб перехватил мой взгляд и вскинул брови. Я быстро уставилась на свои руки.

– Можно разговаривать, – сказал он.

Двадцать два предпочел молчать, тогда как другие салаги начали что-то шептать своим тренерам; он же при каждой встряске хватался за сиденье.

– Бояться нечего, – заметила я. – Мы уцелеем, даже если упадем.

– Если голову не оторвет.

– Ну да. Но это маловероятно.

– Или обрушится потолок и вобьет голову в туловище. – Он бросил взгляд на черную металлическую поверхность.

– Поверь, что крушение челнока – последнее, что тебя должно сегодня волновать.

– Спасибо. Мне сразу стало намного лучше. – Двадцать два посмотрел на Леба. – А вы давно этим занимаетесь? Вам случалось…

– Двадцать два! – одернула я его.

Он посмотрел на меня, и я покачала головой. В челноке снова установилась тишина.

– А что такого? Он разрешил разговаривать.

– Это не значит, что с ним.

Двадцать два закатил глаза, и я ощутила гнев.

– Он мог бы наказать тебя за это, – проговорила я, взглянув на Леба и лежавшую рядом дубинку. Ни один офицер челнока ни разу не применил ее ко мне.

– Так и сделать? – осведомился Леб, изучая новобранца. К дубинке он не притронулся.

Я порывисто вздохнула. Да, он никогда не наказывал моих салаг, но ему и не приходилось. Все исправно выполняли мои команды.

Правда, было странно спрашивать у меня разрешения. Я знала это. Другие тренеры тоже знали.

– Нет, – ответила я.

Все рибуты уставились на меня. Я снова сосредоточилась на своем подопечном.

– Ты не сразу ответила – мне обидеться? – спросил он с улыбкой.

– Я могу передумать.

– А как ты ему скажешь? Он ведь прекратил разговор. Ясно же, что теперь нам снова можно общаться только друг с другом.

– Я найду палку и отделаю тебя сама, когда приземлимся.

– Обещаешь?

Со стороны Леба донесся звук, похожий на смех, и я удивленно обернулась. Леб опустил голову, пряча улыбку. Двадцать два ухмыльнулся.

– Соберись, Двадцать два, – сказала я.

– Ты можешь называть меня Каллумом?

– Соберись, Каллум, – повторила я спокойно и твердо.

– Извини, – отозвался он, нацепив более серьезную мину.

Челнок приземлился, и Леб подал нам знак вставать. Он распахнул дверь, и мы вышли во тьму. Легкий ветер взъерошил мой «хвост».

Город получил название Роза в честь женщины, которая его построила. Мне оно нравилось всегда, и я даже разволновалась, когда услышала, что буду базироваться в Розе.

Двадцать два вытаращил глаза. Рот его приоткрылся, на шее сильно забилась жилка. Его ужас был почти осязаем, но я, повернувшись, не увидела ничего необычного.

– В чем дело? – спросила я.

– Что это? Где мы?

– Это Роза, – ответила я и оглянулась, как будто решила убедиться. Разумеется, это была Роза.

– Но… это же трущобы?

– Да.

– Они все такие? – напряженно спросил он.

– Какие – такие?

Он показал, и я снова посмотрела вокруг. Трущобы Розы были похожи на остинские, разве что немного похуже.

Или, сказать по правде, хуже некуда. Розу строили больные. Поразительно, как они вообще выжили после бегства из Остина. Насколько я понимала, даже местный район рико не шел ни в какое сравнение с другими городами Техаса.

Все сохранившиеся здания были деревянными, послевоенной постройки. Одноэтажные домики на две комнатушки стояли впритык – иные едва держались. Люди, имевшие дом, считались счастливчиками. Жилье на другом краю города было не столь привлекательным.

«Нам повезло, что хоть крыша над головой есть», – сказала мама, когда нас вышвырнули из очередной квартиры. Кончили мы тем, что стали ночевать в брошенном здании и жили там, пока не нашлись деньги на коммуналку. Своего дома у нас никогда не было.

Я глянула на Двадцать два и чуть не поддалась искушению еще сильнее напугать его этим рассказом, но он все смотрел перед собой. Я проследила за его взглядом.

Дороги были в основном грунтовыми, но две главные улицы покрывал асфальт. Правда, безнадежно разбитый, весь в выбоинах – после того как стало ясно, что трущобы превратились лишь в питомник для переболевших рибутов, его никто ни разу не ремонтировал.