Да, в ноябре надо вскапывать и рыхлить почву; наберешь ее полный заступ и испытываешь такое аппетитное, лакомое ощущение, будто набрал полный половник, полную ложку еды. Хорошая почва, как и хорошая еда, не должна быть ни слишком жирной, тяжелой и холодной, ни слишком влажной или слишком сухой, ни мягкой, ни твердой, ни порошкообразной, ни сырой: она должна быть как хлеб, как пряник, как сдобная булка, как поднявшееся тесто; должна рассыпаться, но не крошиться; должна хрустеть под заступом, но не чавкать; при переворачивании не должна превращаться в скамьи, головы, пласты, клецки, а должна, облегченно вздыхая, распадаться в комки и крупитчатую пыль. Вот это и есть почва съедобная и вкусная, культурная и благородная, почва глубокая и влажная, пористая, дышащая, мягкая, — словом, хорошая почва, как бывают хорошие люди; а известно, что в этой юдоли слез лучше ничего нету.

Знай, садовод милый, что в эти осенние дни можно еще пересаживать. Надо сперва окопать куст или деревце как можно глубже; потом подхватить снизу заступом, причем заступ обычно ломается пополам. Есть люди — главным образом критики и публичные ораторы, — которые любят толковать о корнях; они твердят, например, что, дескать, надо глядеть в корень, что то или иное зло надо вырвать с корнем, что надо добираться до корней явления. Хотел бы я посмотреть, как бы они стали выкапывать (вместе с корнями), окажем, трехлетнюю айву. Хотел бы понаблюдать, как Арне Новак[23] склоняется к корням какого-нибудь маленького кустика, скажем, Ruscus'а. Или как Зденек Неедлы[24] выворачивает с корнями, допустим, солидный тополь. Думаю, что в конце концов оба они махнули бы рукой, произнеся только одно словечко, — и бьюсь об заклад, что этим словечком было бы: «Ну его к черту!» Я сам испытал это с цидониями; могу засвидетельствовать, что иметь дело с корнями очень трудно;

 лучше не трогать их: они сами знают, зачем сидят так глубоко; и нашего внимания им не требуется. Так что лучше оставить их в покое и утучнять почву.

Да, утучнять почву. Что может быть лучше телеги навоза, доставленного вам в морозный день и дымящегося, как жертвенный костер. Когда дым его доходит до небес, всеведущий, там, наверху, почуяв запах, промолвит:

— Эге, славный какой-то навозик!

Тут необходимо сказать два слова о таинственном круговращении естества: наестся лошадка овса и передаст его дальше — гвоздикам либо розам, а те на будущий год восславят за это творца таким чудным ароматом, что пером не описать. Так вот — садовод улавливает этот чудный аромат уже в дымящейся куче навоза с соломой. И жадно нюхает и заботливо раскидывает этот божий дар по всему саду, будто намазывает для своего ребенка ломтик хлеба вареньем. Вот тебе, галчонок, кушай на здоровье! Вот вам, «Мадам Эррио», за ваши красивые бронзовые цветы, — целая кучка. Ты, ромашка, не ворчи — получай лепешку. А тебе, усердный флокс, постелю бурой соломы.

Что нос воротите, люди добрые?

Или не правится?

Еще немножко — и окажем своему саду последнюю услугу: переждав один-другой осенний заморозок, устелем его зеленой хвоей; нагнем розы, подгребем к их шейкам земли, наложим сверху душистых еловых ветвей и — покойной ночи! Обычно этой хвоей накрываешь и что-нибудь другое, — скажем, перочинный ножик или курительную трубку; а весной, сняв хвою, опять все это находишь.

Но до этого еще далеко; мы еще продолжаем цвести. Еще номинальные астры мерцают своими сиреневыми глазами; еще распускаются баранчик и фиалка в знак того, что ноябрь — весна; еще хризантеме индийской (которую называют так потому, что она не из Индии, а из Китая) ни метеорологическое, ни политическое ненастье не мешает расточать хрупкое и неисчерпаемое богатство своих цветов — рыжих и белоснежных, золотых и темных; еще доцветают последние розы. Ты цвела шесть месяцев, королева; видно, положение обязывает.

А потом еще расцветают листья — осенние листья, желтые и багряные, рыжие, оранжевые, красные, как перец, кровавобурые. А красные, оранжевые, черные, покрытые голубым налетом ягоды?

А желтое, красноватое, светлое дерево голых ветвей? Нет, мы еще не кончили. Даже когда все завалит снегом, будут еще темно-зеленые падубы с огненно-алыми плодами, и черные сосны, и кипарисы, и тиссы. Этому никогда не бывает конца.

Говорю вам, смерти не существует. И сна тоже. Просто мы перерастаем из одного периода в другой. К жизни необходимо относиться с терпением: ведь она вечная.

Но и вы, не имеющие ни единой собственной грядки во всей вселенной, можете тоже в осенний период поклониться природе, посадив в горшки луковички гиацинтов и тюльпанов, чтоб они у вас за зиму либо замерзли, либо расцвели. Это делается так: вы покупаете подходящие луковицы и в ближайшем цветоводстве — мешок хорошо компостированной земли; затем отыскиваете у себя в подвале или на чердаке все старые цветочные горшки и в каждый сажается по луковице.

 К концу операции вы обнаруживаете, что для нескольких луковиц не хватает горшков. Вы подкупаете горшков, после чего оказывается, что не хватает луковиц, а остались лишние горшки и земля. Вы подкупаете луковиц и, так как опять не хватает земли, приобретаете еще мешочек компоста. У вас опять остается лишняя земля, которую жалко выбрасывать: уж лучше еще прикупить горшков и луковиц. Это продолжается до тех пор, пока ваши домашние не взбунтуются. После чего вы, заставив горшками окна, столы, шкафы, буфет, подвал и чердак, принимаетесь с доверием ждать наступления зимы.

Приготовления

Как ни толкуй, а все признаки говорят о том, что природа, так сказать, ложится в зимнюю спячку. Лист за листом опадает с моих березок — движением прекрасным и в то же время печальным; все, что цвело, клонится к земле; от всего, что буйно зеленело, остались голая метелка да осклизлая кочерыжка, сморщенный лопух и сухой стебель. Сама земля издает сладкий запах тления. Как ни толкуй, а на нынешний год — кончено. Хризантема, не фантазируй больше о богатстве жизни. Лапчатка, не принимай этого последнего солнца за яркое солнце марта. Ничего не поделаешь, дети: занавес опущен; смирно ложитесь на всю зиму — спать.

Да нет же, нет! С чего вы взяли? Молчите лучше! При чем тут сон? Каждый год говорим мы, что природа на всю зиму ложится спать, а ни разу не видели этого сна вблизи; точнее сказать, не видели снизу. Перевернем же все вверх ногами, чтобы лучше разобраться; перевернем природу вверх ногами, чтобы заглянуть в глубь ее: перевернем ее вверх корнями. Господи, какой же это сон? И это вы называете отдыхом? Можно подумать, что растительность перестала тянуться вверх — по недостатку времени, — а, засучив рукава, ринулась вниз: поплевала себе на ладони и пошла закапываться в землю. Посмотрите: эти светлые щупальца в земле — это корни. Видите, куда лезут? Хруп, хруп! Слышите, как земля трещит под их неистовым могучим натиском? «Честь имею доложить, генерал, что передовые части корней проникли глубоко в район расположения противника. Патрули флоксов вошли в соприкосновение с патрулями колокольчиков. Отлично. Пускай теперь окапываются, закрепляя завоеванное пространство: боевое задание выполнено».

А вот эти толстые, белые, хрупкие — это новые ростки и побеги. Смотрите, сколько их появилось! Как ты незримо раскинулся, увядший, высохший многолетник, как весь кипишь жизнью! А вы говорите — сон. Черт ли в цветах и листьях — нам не до красования. Внизу, под землей, идет теперь настоящая работа. Вот здесь, здесь и здесь расти новым стеблям. Отсюда досюда, в этих ноябрьских границах, забьет ключом мартовская жизнь. Под землей уже начертана великая программа весны. Еще не было ни минуты отдыха; вот план строительства, здесь выкопаны рвы для фундамента и проложены трубы. Мы прокопаем еще дальше, прежде чем землю скует мороз. Пусть весна раскинет зеленые свои своды над трудом зачинательницы-осени. Мы, силы осенние, свое дело сделали.