И импульсивный доктор бегом возвращается на свое место.

Показания дает тюремный врач. Полана Гордубалова, по всем признакам, на восьмом месяце беременности.

— Обвиняемая! — произносит судья. — Можете не вставать. Кто отец ребенка, которого вы ждете?

— Юрай, — шепчет, опуская глаза, Полана.

— Со дня приезда Гордубала прошло пять месяцев. От кого же ребенок?

Полана молчит.

Старый Манья отказывается от показаний. Штепан сидит, закрыв лицо руками, старик утирает слезы кумачовым платком.

— Кстати, Манья, знаком вам этот предмет?

Старый Манья утвердительно кивает.

— Это же наше шило, мы им плетем корзины. — И он хочет сунуть шило в карман.

— Нет, нет, старина, шило останется здесь!

Михаль и Дьюла тоже отказываются давать показания. Судья вызывает Марию Ярношову.

— Будете давать показания?

— Буду.

— Правда, что ваш брат Штепан подбивал вашего мужа на убийство Юрая Гордубала?

— Правда, ваша милость. Но мой муж не пойдет на такое дело. Хоть сто пар волов ему дай.

— Был Штепан в любовной связи с хозяйкой?

— А как же, сам дома хвалился. Дурной человек Штепан, ваша милость. Нехорошо было обручать с ним малого ребенка. Слава богу, что все расстроилось.

— А что, свидетельница, очень злился ваш брат, когда Гордубал его выгнал?

Мария крестится.

— Ах, господи, ходил как черт, не ел, не пил, даже курить бросил…

Свидетельницу отпускают, она с плачем оборачивается в дверях.

— Ах, ваша милость, до чего мне жалко Штепана! Дозволите оставить ему малость денег на пропитание?

— Нет, нет, матушка, не нужны ему деньги. Ступайте себе с богом.

Суд вызывает свидетеля Яноша.

— Будете давать показания?

— Как господа прикажут.

— Правда ли, что Штепан предлагал вам убить Гордубала?

Свидетель смущенно хлопает глазами.

— Верно, говорил мне Штепан о чем-то. Дескать, ты бедняк, Янош, а мог бы разжиться деньгой.

— Как разжиться?

— Почем я знаю, ваша милость? Глупые были речи.

— Он предлагал вам убить Гордубала?

— Кажись, что нет, ваша милость. Давно дело было, разве все упомнишь! Речь о деньгах шла. Штепан всегда о деньгах. Зачем мне помнить всякие глупости? «Ты, говорит, дурень». А хоть бы и дурень. За дурость людей не тащат на виселицу.

— А вы не пьяны, свидетель?

— Чарочку, ваша милость, выпил для храбрости. Боязно говорить с начальством.

Судебное заседание переносится на следующий день.

Штепан старается встретиться глазами с Поланой, но вдова Гордубала, точно вырезанное из кости изваяние, не смотрит на Штепана, идет, костлявая, некрасивая, неловкая. На Штепана никто даже и не глядит — только на нее. Что Штепан? Черномазый парень. Велика важность — мужчина убил мужчину. А вот когда мужа убивает собственная жена, — господи боже ты мой! Что за жизнь, если даже жене верить нельзя? Дома в собственной постели и то не спокоен человек, — зарежут, как скотину на бойне.

Вдова Гордубала проходит словно между стен ненависти, которые смыкаются за нею, как волны.

— Эх, нужно было бы Гордубалу пришибить ее топором, как волка, что попался в капкан! Повесить ее! — волнуются бабы. — Нет на свете справедливости, если не повесят Полану!

— А ну вас, бабы! — ворчат мужики. — Вашего брата не вешают. Засадят ее в тюрьму до самой смерти.

Если бы судили женщины, они бы повесили эту дрянь.

— Я сама бы накинула ей петлю на шею.

— Оставь, Марика, не бабье это дело. А вот Штепку, как пить дать, повесят.

— Вот видишь, Штепку повесят, а ведь он убил чужого человека. Нет, если Полану не повесят, все жены начнут мужей убивать. Причины всегда найдутся — в семейной-то жизни! Нет, нет, надобно ее повесить!

— Да как же ее вешать, ежели она ребенка носит!

— Вот еще, ребенка! Черта родит, а не ребенка.

Суд вызывает свидетеля Симона Фазекаша, по прозвищу Леца. В день убийства он видел Полану со Штепаном. Обвиняемые стояли у ручья.

— Штепан Манья, вы продолжаете утверждать, что не были в тот день в Кривой и не виделись с Поланой Гордубаловой?

— Нет, не был, ваша милость.

— Обвиняемая, разговаривал с вами Манья у ручья?

— Нет, не разговаривал.

— А полицейским вы сказали, что да.

— Они меня заставили.

Показание дает Юлиана Варваринова, соседка Гордубала.

— Да, Гордубала я много раз видела. Ходил сам не свой. Полана ему и есть не давала, когда он уволил Штепана. А батраку, бывало, кур пекла да поросят. Каждую ночь шлялась к нему в конюшню. Смилуйся над ней, боже, — отплевывается соседка, — а только как вернулся Гордубал, бог весть, где она сходилась со своим полюбовником. В конюшню-то больше не таскалась. В последнее время Гордубал все ходил с фонарем, сторожил, видно.

— Послушайте, свидетельница, вы видели, как Гордубал швырнул Штепана через забор? Был тогда на Штепане пиджак?

— Не было пиджака, ваша милость, одни штаны да рубаха.

— Так он и ушел без пиджака?

— Так, так, ваша милость.

— Следовательно, пиджак, который сейчас на нем, остался с другими вещами в доме Гордубала? Штепан Манья, когда вы приходили в Кривую за пиджаком?

Штепан встает, растерянно моргая.

— Вы унесли пиджак в ту ночь, когда был убит Юрай Гордубал. Можете сесть.

И прокурор с торжествующим видом отмечает что-то в бумагах.

— Уведите обоих подсудимых, — распоряжается председатель суда. — Свидетельница Гафия Гордубалова.

Вводят голубоглазую, миловидную девочку. Тишина, ни единого вздоха.

— Не бойся, малышка, подойди сюда, — отечески говорит председатель суда. — Если не хочешь, можешь не давать показания. Ну, как, будешь отвечать?

Девочка с недоумением глядит на важных господ в мантиях.

— Хочешь отвечать?

Гафия послушно кивает:

— Да.

— Ходила твоя мать в конюшню, когда там был Штепан?

— Ходила, каждую ночь.

— Видела ты их вместе?

— Видела. Один раз дядя Штепан обнял ее и повалил на солому.

— Ну, а хозяин, твой отец, бывал когда-нибудь вместе с мамкой?

— Нет, не бывал, только дядя Штепан.

— А когда отец вернулся из Америки, мама после того бывала с дядей?

Гафия отрицательно качает головой.

— А откуда ты это знаешь?

— Да ведь хозяин приехал, — говорит девочка серьезно и уверенно. — Дядя Штепан тогда сказал: «Не останусь у вас больше; все, мол, пошло по-иному».

— Хороший человек был хозяин?

Гафия неопределенно пожимает плечиками.

— А Штепан?

— Да, Штепан был хороший.

— Была мамка ласкова с хозяином?

— Нет, не была.

— А с тобой? Любила тебя?

— Нет. Не любила. Она только дядю Штепана любила.

— Хорошо она его кормила?

— Хорошо. Он и мне давал.

— А ты кого больше всех любишь?

Девочка смущенно мнется:

— Дядю Штепу.

— Расскажи, Гафия, про ту последнюю ночь, когда умер отец. Где ты спала?

— С мамкой в клети.

— Не проснулась ли ты среди ночи?

— Проснулась. Кто-то стукнул в окно, а мамка сидела на постели.

— А потом что?

— Потом ничего. Мамка сказала: «Спи, не то побью».

— И ты заснула?

— Конечно, заснула.

— И ничего больше не слышала?

— Ничего. Только кто-то ходил по двору да мамки на постели не было.

— А кто там ходил, не знаешь?

Гафия удивленно открывает рот.

— Ну, кто! Известно, дядя Штепан, кому еще быть с мамкой!

В зале стоит тишина, от которой захватывает дыхание.

— Объявляю перерыв, — поспешно говорит председатель и сам уводит Гафию за руку. — Ты умница, малышка, — бормочет он. — Умница и хорошая девочка. Счастье твое, что ты ничего не понимаешь.

Присяжные шарят по карманам, ищут, что бы подарить Гафии, и толпятся вокруг девочки, гладя ее по голове.

— Где же дядя Штепан? — спрашивает Гафия серебристым голоском.

Толстый Гельнай, тяжело дыша, пробирается к ней.

— Пойдем, малышка, пойдем. Я отведу тебя домой.