Завершил он училищное «пифагорство» семью пятерками тю математическим предметам.

Осенью 1890 года Антон долгожданно стал юнкером. Предварительно записавшись в 1-й Стрелковый полк, накануне своего 18-летия Деникин поступил в Киевское юнкерское училище на двухлетний военно-училищный курс.

В 1860-е годы в России прошли крупные реформы по военному образованию. Они отделили общеобразовательный курс в военно-учебных заведениях от военно-специального. К концу 80-х годов для подготовки офицеров были училища двух типов. Это однородные по воспитанию и образованию военные училища, так как комплектовались выпускниками кадетских корпусов, и юнкерские училища, куда принималась молодежь всех категорий, сословий и разного уровня образования. Юнкерские были с облегченной программой и выпускали в звании, средним между офицерским и сержантским, только в пехоту и кавалерию. Питомцы же военных училищ выходили во все роды оружия офицерами.

В 1888 году для постепенного преобразования в военные училища юнкерских их стали переводить на военно-училищный курс. Первыми это коснулось юнкерских Московского, Киевского, куда после этого попал Деникин, и Елисаветградского кавалерийского. Начали принимать сюда «военно-училищно» только лиц с законченным высшим или средним образованием гражданских учебных заведений. У этих юнкеров стали те же, что и в военных Училищах, программа и права. Их выпускники 1-го и 2-го разрядов получали подпоручиков, лишь «третьеразрядники», как и в военных училищах, выходили унтерами.

Позже, в 1911 году преобразуют в военные училища все юнкерские, которые как тип военно-учебных заведений перестанут существовать. Таким образом, перед Первой мировой войной русский офицерский состав по своей квалификации не уступал германскому и был выше французского.

Юнкерами назывались как учащиеся юнкерских, так и военных училищ. В общем, юнкер военно-училищного курса Киевского юнкерского Антон Деникин чувствовал себя не второсортнее претендовавших на элитарность бывших кадетов. А среди юнкеров, поступивших в Киевское на обычный курс, он в числе своих девяноста товарищей являлся птицей высокого полета.

Училище было в старинном крепостном здании, глядевшем окнами с пушечными амбразурами в поля, за которыми стелился Днепр. В этих сводчатых стенах-нишах замкнулась юнкерская жизнь, уличная воля которой выпадала лишь в отпускные дни. Оказавшихся здесь бывших гимназистов, студентов томили припечатавшие их неукоснительным распорядком казематы. Антона, с детства пристрастного к военному быту, режим не тяготил. Но и он в теплые ночи вместе с тоскующими новобранцами торчал в открытых амбразурах, вдыхая полевой ветер.

Некоторые не выдерживали. Спускались на жгутах из простыней вниз, а к утренней перекличке их вздымали наверх. На случай обхода дежурного офицера на кроватях самовольщиков лежали под одеялами отличные муляжи. Уходили в самоволку и лишенные увольнений. Эти вечерами пробирались назад через классные комнаты нижнего этажа, где юнкера допоздна сидели за самоподготовкой. Припало и Антону возвращаться из вылазки.

Постучал условленно Деникин в окно класса своего отделения. Быстро оно распахнулось, закинул он туда фуражку, шинель, штык, который юнкер должен носить по полной форме. Запрыгнул сам, приземлился за парту и уткнулся в книгу.

Теперь надо незаметно переправить в ротное помещение то, в чем и с чем выходил. С фуражкой, штыком нетрудно, но шинель придется тащить на виду. Накинул Антон ее на плечи, двинулся в роту. И вот несчастье -навстречу дежурный офицер.

— Вы почему в шинели?

— Что-то знобит, господин капитан.

Капитана, видимо, в юнкерах тоже «знобило», он отводит глаза, советуя:

— Вы бы в лазарет пошли.

— Как-нибудь перемогусь, господин капитан.

Уличенные самовольщики платили исключением из

училища. Строгости были предельные, жестко наказывали даже за минутное опоздание из увольнения. А уж если кто-то в нем выпил, пиши пропало. За пьяное состояние сразу выгоняли, даже за «винный дух» — под арест и светил на выпуске «третий разряд по поведению». Героически выкручивались как могли. Если дежурный офицер не знал в лицо прибывшего под шафе из увольнения, за него на вечерней перекличке рапортовал кто-то из его друзей, что практиковалось и в российских военных училищах в конце XX века.

Не всегда везло. Как-то «подставник» докладывал капитану Левуцкому:

— Господин капитан, юнкер Ромский явился...

Под пристальным взглядом дежурного его голос дрогнул и глаза забегали. Левуцкий мрачно произнес:

~ Приведите ко мне юнкера Ромского, когда проспится.

Утром оба, ни живы, ни мертвы, стояли перед капитаном. Тот обратился к Ромскому:

Ну-с, батенька, видно, вы не совсем плохой человек, если из-за вас товарищ рискнул своей судьбой. Губить не хочу, ступайте.

Капитан ничего не доложил о случившемся по начальству. Он был бравым офицером, как и многие училищные педагоги, уже этим замечательно отличавшиеся от учительской шатии, под которой маялся в учениках Антон. Те «полупаралично» больше не привлекали, а отлучали от веры, царя и Отечества. Да и как юнкерам было не выпить? Им 18—23 года, на общем же юнкерском курсе бродили орлы и под тридцать лет. А в армии тогда по военным праздникам подносилась казенная чарка водки.

Все с пониманием относились к этому типичному грешку военных, но дисциплина по исполнению прямого приказа и чинопочитанию была на большой высоте. Другое дело, что ее устои юнкерские традиции немного подправляли. Обман, вредящий кому-то, считался подлым, но обманывать преподавателя на уроках и экзаменах дозволялось.

.Шпаргалки, особенно по баллистике и химические формулы, писали на манжетах иль на листочках, выскакивавших из рукава на резинке. Отвечать Закон Божий выходили прямо с учебником. Для письменного экзамена по русской литературе каждый юнкер заранее заготовлял сочинение по определенному билету. Потом результаты общего творчества втихую раскладывали в парты по порядку билетных номеров. На экзамене, взяв билет, юнкер шел к месту, где его ждала соответствующая шпаргалка.

Грех было не дурить француза-преподавателя французского языка, который плохо помнил юнкеров в лицо. Асом здесь парил юнкер Нестеренко, отлично знавший французский. Он умудрялся отвечать преподавателю за троих, перевоплощаясь по-разному. То выходил в мундире с чужого плеча, то с подвязанной щекой, то катая леденец во рту, чтобы изменить голос. И надо же было случиться, что погорел он в «роли» Деникина.

Обычно Нестеренко читал по-французски и переводил с него умышленно с запинками, добывая товарищам неплохие 8—9 баллов по училищной 12-балльной системе. А тут забылся, понесся по французскому тексту с прекрасным произношением. Француз, приблизительно помня достижения Деникина в этой области, насторожился. Нестеренко-Деникин же и переводить начал, будто б родился в Париже.

Осенило подлинного француза... Он напрягся, выискал глазами всамделишного Деникина. Торжественно прошествовал к нему, взял его за рукав. По пути прихватил и Нестеренко. Повел их к выходу — наверняка, к инспектору классов! Деникин и Нестеренко лихорадочно переглянулись и взвыли:

- Ваше превосходительство, не губите!

Весь класс речитативом взревел:

— Не-гу-би-те!

Остановился около дверей француз. Вдруг улыбнулся и отпустил юнкеров. Он-то, возможно, и впрямь родился в великолепном и великодушием Париже.

Удаль и бесстрашие за последствия всемерно уважались юнкерами. Особенно это демонстрировалось самоволками и рукопашными с «вольными», когда доходило и до применения штыков в глухих киевских предместьях. Выручка товарищей и юнкерская честь были превыше всего.

Кредо предельно воплощалось в принципе — не выдавать. Однажды товарищ Деникина избил доносчика, и его перевели в «третьеразрядники», какие могли рассчитывать на выпуске лишь на унтер-офицерские отличия. Гогда не только юнкера, а и некоторые училищные начальники встали за неудачника горой. Побитого же прижимали как могли.