А я уже настроилась отведать тюремное желе… – подумала я.

 Я сохраняю сообщение и вижу еще одно непрочитанное:

«Не твой сказочный принц, хотел бы знать, есть ли у тебя купальник?»

«Передай ему, что это, ему следует спросить у моей злой мачехи» – отвечаю я ему.

«Эмерланд, да или нет?»

«Или».

«В таком случае, это свидание. Я заеду за тобой позже. Будь в джинсах».

«Разве не понятно, что я хочу сказать тебе "отсоси"?»

«Жду не дождусь, когда ты сделаешь это мне лично. Буду в 6 часов».

Я не отвечаю ему, просто улыбаюсь.

Пока я пытаюсь вспомнить, есть ли у меня купальник, в кабинет входит Генри.

– Эмерланд, что случилось? – он с озабоченным видом садится за свой стол. – Твой терапевт звонил мне полчаса назад, сказал, что ты ушла с собрания.

– Он вывел меня из себя, – я пожимаю плечами, – я не алкоголичка и мне там не место. Я просто выпила больше обычного в тот вечер, и все пошло кувырком. Ты должен мне верить…

Он вздыхает и складывает ладони вместе.

– Ты помнишь ту неделю, когда Вирджиния привезла тебя первый раз в Блайт? Тебе было 17.

– Ага, – отвечаю я, но я не помню этого. Я вообще ничего не помню о моем первом месяце в Блайте, ничего кроме похорон Лии и еще нескольких первых месяцев в Нью-Йоркском университете.

– Первые несколько дней ты просто спала, и мы считали, что это нормально, – я видела, его беспокойство, – но потом, ты начала отключаться прямо во время ужина. Ты кричала на нас, стоило нам только спросить, как ты себя чувствуешь, но потом ты медленно пришла в себя. Следующие несколько месяцев ты выглядела нормальной, и мы уже думали, что это просто была реакция на смерть Лии, что все хорошо, и мы отпустили тебя в университет…

– Так то, что я переживала смерть моей матери, делает меня алкоголичкой?

– На следующий день, после того как Вирджиния привезла тебя домой, нам пришлось вызвать скорую, чтобы они промыли тебе желудок. Один из новобранцев нашел тебя без сознания на заднем дворе.

Я отрицательно качаю головой, отказываясь верить его словам

– Это не правда. Я никогда бы не выпила столько, чтобы вам пришлось вызывать скорую. Я всегда прихожу в себя. У меня просто была депрессия.

– Твои ящики были забиты пустыми бутылками из-под водки и пива. Я пытался сосчитать их, когда мы их выкидывали, но бросил это занятие, когда мы дошли до 50… –понимаю, что еще немного и Генри заплачет. – Мы смотрели на все сквозь пальцы и относились ко всему снисходительно, потому что мы любим тебя и боимся, что ты уйдешь из дома, как Лия, но… Эмерланд, у тебя проблемы. Тебе пора перестать отрицать это, и признаться себе в этом.

Он отводит взгляд и смотрит в окно. Замечаю, как он моргает, чтобы не заплакать, и думаю, может Генри ждет, что я выйду из себя и выбегу из офиса, но я не делаю этого.

Глядя в окно, стараюсь вспомнить время, о котором он говорит, но не могу. Я хочу сказать ему, что не могу быть алкоголичкой, потому что мне не нужен алкоголь, что я могу жить и без алкоголя.

Больше того, я не всегда пью, когда мне грустно или я зла на кого-то. Не всегда, когда я злюсь, моим первым желанием бывает напиться и проспать весь день, я не надеюсь, что алкоголь поможет мне справиться с моими чувствами. У меня были дни, когда я не прибегала к алкоголю, чтобы справиться с эмоциями (эти последние несколько недель) и я не просыпаюсь с мыслью, что мне нужно, необходимо выпить.

В «Фениксе» я спокойно приносила алкоголь клиентам, даже не отхлебнув и без мысли о том, чтобы проскользнуть в туалет и напиться. Вчера, когда девочки наконец решили разговаривать со мной и выпили в мою честь (они дали мне бутылку воды), мне совсем не хотелось ни капельки того дорогущего шампанского, которое было в их бокалах; я спокойно довольствовалась водой.

И вот эта последняя ложь добивает меня.

Я и есть алкоголичка…

Эта мысль приводит меня в ступор, я молча стою, несколько секунд, снова вспоминая последние несколько месяцев или точнее то, что я из них помню.

Письма с отказами. Выпивка. Электронные письма с отказами. Выпивка.

Дождливое утро. Сто грамм водки. Солнечное утро. Сто грамм джина.       Мне больно это осознавать.

– Генри, так почему же вы ничего не говорили об этом?

– Ты устроилась на работу и все, вроде бы, шло на поправку, – он поворачивается и смотрит на меня, будто удивляясь, что я еще здесь, – по крайней мере, мы так думали, пока не произошла авария. Я действительно не хотел говорить тебе что-то, что заставило бы тебя… – его голос срывается, и я понимаю, что он до сих пор страдает из-за того, что позволил Лии сбежать из дома. – Пообещай мне ходить на собрания АА и, не смотря на то, что эти люди не сказали бы тебе, не будешь сбегать.

– Я обещаю, – говорю я медленно.

– И ты попытаешься как-нибудь сходить с нами в церковь?

Мое лицо превращается в маску, и он смеется.

– Я так и думал, – Генри смеется еще громче и обходит свой стол, чтобы обнять меня. У меня такое ощущение, что он не хочет меня отпускать. – Ты уверена, что хочешь продолжать работать в той закусочной, до которой так далеко добираться? Неужели они платят так хорошо, что из-за этого стоит ездить на всех этих автобусах?

– Абсолютно.

Когда через несколько часов мы подъезжаем к дому, Генри говорит мне, что он пробудет в церкви до самого закрытия.

– Я люблю тебя, Эмерланд, – говорит он, включая заднюю передачу.

Ошарашенная его словами, я вспоминаю тот момент в офисе, когда он обнял меня так крепко и не отпускал, пока мне самой тоже не захотелось, чтоб Генри никогда меня не отпускал.

Время уже 5:30, и как бы мне не хотелось увидеть Картера, я пишу ему сообщение: «Мне не хочется выходить из дома сегодня… Давай отложим свидание? Дай мне знать, если ты всё еще хочешь подвезти меня завтра на работу…»

Когда кто-то неожиданно стучится в дверь, я закатываю глаза. Если это Картер, я позвоню копам, после того как насмотрюсь на него.

Я нервно открываю дверь. Передо мной стоит офицер, отвечающий за моё досрочное освобождение. Он почти под два метра ростом и весит не меньше 130 килограмм. Его короткая стрижка и футболка с аббревиатурой морской пехоты выдает его военное прошлое.

– Как дела, будущая преступница? – спрашивает он.

– А судья знает, как вы меня называете?

– Конечно, – он проходит мимо меня в дом, – а ты думаешь, кто дал тебе эту кличку?

– Супер.

– Давай покончим с этим.

Я вздыхаю и беру контейнер, позволяя ему обыскать меня, пощупав подмышками и мои ноги, перед тем как пройти в туалет.

– Не смывай воду в туалете, не включай кран ни в раковине, ни в ванной, и если ты не справишься за 60 секунд…

– Это автоматически засчитывается, как положительный результат, – я закатываю глаза, – я в курсе. И, между прочим, какой смысл во всех этих правилах, если дверь всё равно остается открытой? Разве ты не услышишь, если я смою воду в туалете?

– Писай давай, бушующая преступница, – и он поворачивается ко мне спиной.

       Я поднимаю юбку и держу контейнер между ног, пока писаю. Прихожу к выводу, что все эти выборочные проверки всегда будут унизительными.

Когда я заканчиваю, ставлю контейнер на туалетный столик и закрываю его.

– Я закончила.

Он поворачивается и берет контейнер.

– Можешь помыть руки, – говорит он, направляясь в коридор.

      Я медленно мою руки, разглядывая себя в зеркало. Сегодня я очень похожа на Лию: у меня такая же прическа, помада и такое же неспокойное выражение темно-зеленых глаз. Я с грустью распускаю ленту и пытаюсь сделать что-то вроде хвостика на один бок, вместо пучка. Однако, от этого женщина в зеркале не стала меньше похожа на Лию.

Я качаю головой и чувствую, как в горле собирается ком. До того, как я начну плакать, открываю ящик и достаю тушь. Аккуратно наношу тушь и моргаю, чтобы она высохла и не размазалась.