— Очень приятно, — сухо отозвалась я. — Однако вот что удивительно: зачем во дворце писец? Зачем изучать божественную силу, если боги живут рядом с вами?

Он обрадовался вопросу: наверное, мало кого интересовала его работа.

— Ну, положим, они не всемогущи. И не могут оказаться в разных местах в одно и то же время, а дел тут невпроворот. А во дворце трудятся сотни людей, и каждый день они используют магию — по мелочи, конечно. Если бы нам пришлось каждый раз звать Энефадэ и ждать, когда они прибудут и выполнят приказ, мы бы ничего не успевали. Вот, к примеру, лифт, который перенес вас на этот уровень здания, — он же волшебный. Или воздух — на этой высоте над землей он обычно разреженный и холодный и дышать им затруднительно. А с помощью магии это место стало вполне пригодным для жилья.

Я осторожно опустилась на стул, одновременно пытаясь вежливо разглядеть штуки, выстроившиеся на столешнице. А они лежали в строгом порядке: несколько тонких кистей, тушечница, полированный камушек, на котором выбит был странный и сложный знак — сплошные шипы и завитушки. Знак выглядел настолько чуждым человеку, что от одного взгляда на него свербело в глазу, и я отвернулась. И поняла, что знак для того и предназначался — на него больно смотреть, потому что он не для людей и не людьми придуман. Я смотрела на букву из божественного алфавита — сигилу.

Вирейн сидел рядом, а Сиэй, не дожидаясь приглашения, плюхнулся на стул с другой стороны стола и болтал ножками, положив подбородок на сложенные руки.

— К тому же, — продолжил Вирейн, — существуют виды магии, недоступные даже Энефадэ! Боги — существа своеобразные: они невероятно могущественны внутри, как говорится, собственной сферы влияния, но вне ее пределов их возможности весьма ограниченны. Нахадот бессилен при дневном свете. Сиэй не может сидеть спокойно и вести себя пристойно — точнее, может, но лишь когда замышляет очередную каверзу.

Он покосился на Сиэя, и тот одарил его невинной улыбкой.

— Мы, смертные, хм, как бы это получше выразить… многограннее, что ли, хотя это не самое удачное определение наших свойств. Мы — более завершенные существа. К примеру, никто из них не способен создавать или продлевать жизнь. Простейшие вещи вроде деторождения — нечто доступное даже невезучей служанке в трактире и пьяному солдату — есть способность, которую боги утеряли тысячи и тысячи лет назад.

Краешком глаза я успела углядеть, что улыбка исчезла с лица Сиэя.

— Продлевать жизнь?..

До меня доходили слухи: мол, некоторые писцы обращают волшебную силу на дела ужасные и нечестивые. Жуткие, отвратительные слухи… И тут я вдруг подумала: а ведь мой дед — стар. Очень стар. Неестественно стар.

Вирейн уловил нотки неодобрения в моем голосе и медленно кивнул. В глазах его заплясали нехорошие искры.

— О да, продление жизни — это и есть наша цель. Над этим, собственно, мы и работаем. И когда-нибудь мы сумеем сделать человека бессмертным!

У меня на лице, видно, отобразился такой ужас, что Вирейн довольно улыбнулся:

— Хотя, конечно, подобное дело не может обойтись без дискуссий и разногласий.

Бабушка моя часто приговаривала, что амнийцы суть существа противоестественные. Я отвернулась и пробормотала:

— Теврил сказал, что вы должны поставить мне на лоб отметину.

Он широко ухмыльнулся, не скрывая насмешки, — а как же не посмеяться над дикаркой, знать не желающей о последних достижениях цивилизации…

— Хе-хе-хе… Отметину…

— Зачем она вообще?

— Вообще, она затем, чтобы Энефадэ вас не убили. Это одна из причин. Вы же видели, на что они способны.

Я облизнула губы:

— Н-ну… да. Я… не знала, что они…

Тут я сделала неопределенный жест, потому что не знала, как сформулировать мысль, чтобы не обидеть Сиэя.

— Не сидят на цепи, а шляются где придется? — радостным голосом подсказал Сиэй.

В глазах у него плясали крошечные демонята — похоже, мое смущение его забавляло.

Я поморщилась:

— Да.

— Они заключены в темницу смертного тела, — произнес Вирейн, не обратив внимания на остроту Сиэя. — А всякая живая душа в Небе — их тюремщик. Блистательный Итемпас наложил на них заклятие, и отныне они обречены прислуживать потомкам Шахар Арамери, величайшей из жриц Его. Но поскольку число потомков Шахар нынче исчисляется тысячами…

Он махнул в сторону окна — словно весь мир был единым кланом. Или он просто-напросто говорил о Небе, ибо то был единственный значимый для него мир.

— …наши предки дали себе труд упорядочить ситуацию. Знак говорит Энефадэ, что вы — из Арамери, без него они не станут вам повиноваться. Он сообщает, какой ранг вы занимаете в семейной иерархии. В каком родстве вы находитесь с прямыми потомками и наследниками — потому что от этого зависит степень вашей власти.

Он взял со стола кисть, не потрудившись обмакнуть ее в чернила. Занес над моим лбом, отвел в сторону волосы. И принялся внимательно изучать меня — настолько внимательно, что сердце мое сжалось от тревоги. Если Вирейн и вправду человек знающий, неужели он не заметит знака, оставленного Чжаккой? В какое-то мгновение я даже подумала — все, заметил, потому что он вдруг оторвался от созерцания моего лба и уставился мне прямо в глаза. Но это продлилось лишь краткий миг, я и вздохнуть не успела, как он отвел взгляд. Видно, боги знали свое дело хорошо, потому что Вирейн отпустил мою челку и принялся размешивать чернила.

— Теврил сказал, что знак нельзя стереть, — проговорила я, пытаясь унять беспокойство — мне все еще было не по себе.

Черная жидкость выглядела как самые обычные чернила, которыми пишут и подписывают бумаги, а вот камень с вырезанной сигилой совершенно не походил на простую печатку.

— Стереть можно — если так прикажет Декарта. Это как татуировка, только безболезненная. Вы к ней привыкнете — со временем.

Что-то мне как-то не нравилась эта татуировка, но возражать я не решилась. Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, я поинтересовалась:

— А почему вы зовете их Энефадэ?

На лице Вирейна мелькнуло выражение, которое я тут же опознала: хитрый и коварный расчет. Родич прикидывал, как ловчее использовать мое только что открывшееся феерическое невежество.

С невинным видом Вирейн ткнул пальцем в Сиэя — тот, в свою очередь, усиленно делал вид, что разложенные на столе предметы его не интересуют.

— Они сами себя так называют. А мы просто решили, что прозвание им подходит.

— А почему не…

— Мы не называем их богами, — улыбнулся Вирейн. — Подобное словоупотребление оскорбительно для Отца Небесного, единственного истинного бога, и для тех детей Отца, что остались верными Ему. Но мы и рабами их не называем. Да и как мы могли бы — ведь рабство отменено благими усилиями клана Арамери столетия назад!

Вот, кстати, за что люди ненавидели Арамери — причем жгуче, по правде ненавидели, а не просто злились, — что они забрали себе так много власти и пользуются ею в свое удовольствие. Арамери в совершенстве овладели искусством лгать о том, что творили. Их эвфемизмы и лживые прикрасы звучали издевательски по отношению к жертвам, которых они обрекли на немыслимые страдания.

— А почему бы вам не назвать их честно и прямо — оружие? — резко спросила я. — Они ведь оружие, чего ходить вокруг да около?

Сиэй покосился на меня, и глаза его были пусты — во взгляде не осталось ничего детского.

Вирейн поморщился.

— Вы, милейшая, говорите как истинная уроженка варварских краев, — сказал он, вежливо улыбаясь, словно это делало реплику менее оскорбительной. — Вы, леди Йейнэ, должны уяснить себе, что, подобно нашей прародительнице Шахар, все Арамери суть главнейшие и незаменимые слуги Итемпаса, Отца Небесного. Во имя Его мы пошли в мир и исполнили волю Блистательного, открыв для человечества новую эпоху. Эпоху мира, законности и просвещения.

И он широко развел руками:

— Верные слуги Итемпаса не нуждаются — и не используют! — оружие. Орудия, милая моя, орудия — вот они кто, причем…