— Сегодня будет совещание мудрых, — сказал он.‑ Но мне они не верят, и потому каждый хочет говорить с тобой.

— Все зависит от них самих.

— Он хотел тебе рассказать про Байзака.

— Какого Байзака? — удивленно спросил кавалерист и тут же резко добавил: — Если он будет врать, он сядет за решетку. Понятно?

— Зачем я буду врать, — вкрадчиво заговорил человек в очках. — Я буду говорить правду, только скажи, что мне за это будет,

— Третья часть.

Алчность искривила рот незнакомца.

Третья часть опия? — переспросил он, поблескивая стеклами очков.

— Нет, ты получишь деньгами, о мудрый, — ответил Джанмурчи, — потому что опий все продают в контрабанду.

Человек в очках молчал. Потом, как бы решившись, он уставился черными стеклами на Кондратия и подобострастно заговорил:

— На ярмарке есть большая курильня опиума. Уф, хорошая курильня. Только моя боиса. Байзак — большой человек.

Кондратий поднял брови.

— Не говори про Байзака, говори про курильню.

— Там десять, пятнадцать пудов опия. Я ему расскажу, — и человек в очках показал на Джанмурчи.

Кондратий кивнул головой. Проводник и его гость стали шептаться.

Потом Джанмурчи громко сказал:

— Приедешь на базар, получишь третью часть.

Незнакомец взглянул на пограничника, ожидая подтверждения.

— Да, да, в таможне, — сказал Кондратий, и человек в очках поспешно вышел.

— Еще кто-нибудь будет?

— Да, мы весь день будем советоваться с мудрыми, — спокойно и мстительно ответил проводник.

В юрту вошел, поворачивая во все стороны голову, широколицый мужчина. Его глаза также были закрыты очками. Джанмурчи приветливо встал ему навстречу.

Кондратий с тайным отвращением пожал потную, липкую руку контрабандиста.

— Казы плохо поступил со своими деньгами, — сказал Джанмурчи, — и потому хочет посоветоваться с тобой.

Кавалерист приветливо улыбнулся. Джанмурчи продолжал:

— Казы хороший человек.

Новый посетитель фальшиво засмеялся, показал рукой на тонкий войлок юрты, который их окружал, и попросил не называть его так громко по имени.

Джанмурчи льстиво осклабился, приложил руку к пруди и закивал головой.

— Казы обманули. Один плохой человек уговорил его тайно посеять опий. На разных местах в горах они посеяли десять десятин. Тот человек обещал четвертую часть. Но теперь Казы видит, что поступил плохо. На этот посев нет разрешения. Собирать опий придется тайно. Надо отправлять его в контрабанду. Казы не хочет попасть в тюрьму. Он услышал, что ты даешь третью часть за каждый найденный тайный опий или посев. Казы — хороший человек. Он видит, что его обманули. За те же самые деньги он может получить не четвертую часть, а третью. Поэтому он все скажет тебе, и ты уничтожишь посевы, у которых нет хозяина и разрешения.

— Десять десятин? — переспросил Кондратий. — Ведь это целое состояние.

— Десять, — ответил по-русски Казы.

— Пускай придет в таможню и получит деньги. Но перед этим пусть укажет все посевы.

Казы торопливо поблагодарил, встал и исчез из юрты.

— Джанмурчи, ты молодец!

— Командир, я буду мстить за Будая. Поезжай домой. Там к тебе придут другие шакалы. За деньги они расскажут тебе все. Их так много, что они разорвут на части отца контрабанды.

Кондратий погладил Джанмурчи по лицу, вышел и сел на коня. Красноармеец ехал сзади и посвистывал от удовольствия. По толпе шел говор.

— Кок-Ару, Кок-Ару — Зеленая Оса!

Кондратий уже был знаменит и имел прозвище.

Недалеко от конского базара шел разгром курильни опия. Крики долетали даже сюда.

— Что, Саламатин, как твое плечо? — спросил кавалерист, обернувшись в седле.

— Ничего, спасибо, — отвечал красноармеец.

В это время почтительный ропот пролетел по толпе, и она широко расступилась. Навстречу Кондратию медленно ехал Байзак. Он приветливо улыбался, хотя его лицо было желтым от ярости.

— А вот и контроль едет, — и Саламатин указал глазами на Байзака. — Только немножко поздно, — насмешливо добавил он.

Кондратий оглянулся. Там, где был Джанмурчи, как на пожаре работали люди. Они разбирали юрту и грузили ее на верблюдов. Кондратий приветливо поздоровался и заговорил, чтобы дать время Джанмурчи скрыться.

— Хорошая милисыя, поймала много опия, — пробормотал Байзак, заглянув в глаза командиру.

— Да, да, слава богу, — сказал Саламатин, выехав вперед и нагло уставившись в темные глаза Байзака.

Темные глаза Байзака полыхнули молнией. Но красноармеец зловеще улыбнулся и твердо глядел на отца контрабанды.

Байзак отвернулся.

— Байзак, — сказал Кондратий, — я хочу завтра тебя увидеть. Я хочу твоего совета. Я служу недавно.

Байзак прижал руку к сердцу и закивал головой. Он пробормотал проклятие и повернул коня в толпу. Но сбоку раздался смех. Байзак оглянулся, как тигр. Жена Будая хохотала ему в лицо. Отвернувшись, он тронул коня, а Кондратий побелел от бешенства.

— Зря, зря, — неодобрительно проговорил Саламатин. — И зачем это бабы лезут? Нешто можно женщине на себя гнев такого зверя принимать! — И, покачав головой, он тронул коня за командиром.

Заведующий опийной конторой сидел за своим рабочим столом. Среднего роста, крепкий и рассудительный, он словно создан был для работы. Несмотря на большую физическую силу и нелепое имя — Феофан, он напоминал хорошего ребенка, из тех, какие летом бывают на взморье. Круглая голова с загорелым выпуклым лбом и блестящие живые глаза с задорным мальчишеским взглядом совершенно не соответствовали черным, смоляным усам и густому басу. Феофан получал кучу денег, зато и работал так, что приводил в отчаяние сослуживцев. Весной он заключал по четыреста договоров в день с плантаторами опия. Выдавая разрешения на ссуды, успевал обмерять посевы. Его память поражала плантаторов. Обычно, приезжая с гор, они не имели вообще никаких документов. Но каждый, хоть раз обманувший доверие Феофана, не смел показываться ему на глаза. Заведующий конторой, не спеша, с расстановкой смеялся: «Ха… ха… ха…», и извлекал из своей памяти весь проступок со всеми подробностями.

Его маленькая жена, живая, как ртуть, называла его «трус неимоверный»: Феофан панически боялся собак и прятался от них за жену. Но там, где была смерть, трус неимоверный умел смотреть ей прямо в глаза. Когда Феофан решил произвести учет посевов в соседнем районе, он тронулся через Алатау. На вершинах от горной болезни у него хлынула горлом кровь. Проводник оттирал его снегом и недоумевал, зачем ему надо ехать считать чужие дела. Феофан глотал снег, плевал кровью на камни и, кое-как отдышавшись, приказал вести себя вперед. Дело было осенью, и они чуть не погибли от лавины. Проводник перебросил своего начальника через седло, как тюк, и полдня вез его полумертвого от удушья через ледник. Феофан, добравшись до места, произвел ревизию, загнал под суд взяточников и вернулся долинами, проехав за месяц тысячи две верст.

Безукоризненно честный и прямой, с воловьим упорством в работе, Феофан детально знал промышленность опия. Однако последнюю неделю он все чаще уединялся и с бесконечным терпением перебирал бумаги. Отчетность конторы начала путаться безо всяких видимых причин. Настало время сдачи урожая. Во время сезона служащие работали по пятнадцати часов в сутки. Но никогда не творилось такой чертовщины, которая началась в этом году. Фальшивые сведения сыпались ворохами. Казалось, плантаторы хотели сорвать работу конторы. Ложные цифры о посевах захлестнули канцелярию, как сеть. Весовщикам стали доставлять дрянной, разболтанный опий. Целую неделю Феофан не мог разобраться в том, что происходило. Он встал и посмотрел в окно. Как и вчера, с раннего утра улица была сплошь запружена лошадьми. Унылые, маленькие лошаденки всех мастей были привязаны к коновязям, столбам или просто друг к другу. Необычайная толпа в красных и синих халатах занимала каждое свободное место между лошадьми. Толстые, на вате, с непомерно длинными, отвороченными рукавами халаты делали людей вдвое более толстыми.