— Ты собираешься приобрести другу такой ужас? — искренне изумилась Деб.

— Ты не понимаешь,— мягко ответил Ник.— Это очень хорошая и практичная вещь. В России плохой климат, и такие куртки в большом почете.

— Не понимаю, как можно человеку, который тебя спас, делать такой уродливый подарок. Купил бы лучше хорошие и дорогие часы.

— Нет,— Ник качнул головой.—Ценность подарка не определяется ценником. Все равно я не могу ему пода­рить чего-то равноценному своему спасению, согласись? Но если ты хочешь...

Ник метнулся к отделу «Картье», и Деб испугалась, что он действительно купит сейчас часы, которые дороже их дома. Ник, впрочем, оказался великодушен и не стал разорять свою семью. Он подошел к прилавку с кожа­ными портмоне: 

— Выбирай:

Бумажники, кошельки... Изысканные, приятные на ощупь, благополучные. Деб остановила свой выбор на одном. Он был из коричневой лайки с золотым тканым рисунком, изображавшим сражающихся средневековых донов. У каждого в руках было по шпаге и кинжалу, плащи их развевались в схватке, головы украшали шляпы с перьями.

— Отлично,— легко согласился Ник и обратился к продавщице.— Мы берем.

Та с плохо скрытым удивлением взглянула на моло­дую пару в джинсах, но тщательно упаковала покупку и с улыбкой протянула Деб:

— У вас очень практичный муж, миссис, — заметила она.— Это вам небольшой подарок от нашей фирмы.

И протянула крошечный пакетик, в котором лежали несколько флакончиков пробных духов.

— Да,—гордо согласился Ник.—Я удивительно практичен. А вы бы знали, каков я в постели!

Он подмигнул изумленной продавщице и поволок хохочущую до слез Деб к выходу:

— Если ты будешь падать от смеха, мы не успеем на самолет. 

— А ты посади меня на себя верхом,— все еще хохоча ответила Деб.

* * *

Ник инстинктивно боялся вокзалов. Видимо было что-то страшное в детстве, чего он не помнил, но продол­жал ассоциировать с вокзалами. Аэропорт Кеннеди ока­зался не страшным. Им на удивление быстро нашлось место на стоянке, Ник моментально подхватил тележку, которая через секунду потерялась под грудой сумок, и, весело лавируя, направился к своему выходу.

Деб как раз запирала машину, и он уже успел отойти довольно далеко. Она пошла за ним, но что-то путалось . под ногами, она натыкалась на пассажиров, дорогу пре­граждали ряды невесть откуда взявшихся кресел... И она стала отставать, а Ник все ловко шел вперед, и его спина стала удаляться, удаляться...

И тут Деб охватил даже не страх, а самый настоящий ужас. Она бросилась бегом, не в силах закричать, слезы по­плыли по ее лицу, потому что она видела, как Ник исчезает.

Но он как раз остановился на одном из поворотов и обернулся, ища глазами жену. Увидев, как она бежит, он успокаивающе улыбнулся и поднял руку, чтобы его было лучше видно. Но по мере ее приближения он все четче различал ее искаженное плачем и страхом лицо, такое дорогое и близкое, и улыбка сползла с его губ.

Он бросился к ней навстречу и поймал в объятья в тот момент, когда силы, казалось, вовсе оставили ее и она готова была рухнуть на чистый пол.

— Что случилось, маленькая моя? Что?

— Я боюсь! — Деб уткнулась своим лицом в ладони Ника и постаралась прижаться к нему еще сильнее. Ей казалось, что так опасность, неведомая и неотвратимая, отступает.— Не надо туда ехать! Там страшно...

— Что ты? Ну, перестань,— голос Ника звучал тепло и спокойно, но Деб не желала сдаваться:

— У меня какое-то жуткое предчувствие...

— Брось,— ласково заговорил Ник, но паника жены как-то передалась и ему.. Все нервы будто обострились и независимо от него стали прощупывать все вокруг по какой-то автоматической схеме: вот та дверь страш­ная? —нет, спокойная дверь, а вон те туристы? — кажет­ся, арабы... нет, и они тоже не страшные, вот полицейский патруль, но тоже нестрашный. Нет ли где страшных одиноких сумок или нервных пассажиров? —самые страшные сумки мои, а самый нервный пассажир — это я. Вся эта оценка опасности, происходила одно мгновение и как только закончилась, Ник моментально расслабился и успокоился. Страшного вокруг не было, это он знал точно. Но хорошее настроение не вернулось.

— Как маленькая испугалась? И заплакала даже? Ну, ну, перестань, успокойся. За меня не надо волноваться, это раньше волноваться надо было, когда я на войну шел, но тогда некому было, ведь тебя еще не было. А теперь, видишь, как здорово получается: и ты уже есть, и волно­ваться не надо...

— Я бы тебя на войну не пустила,— Деб, однако, и в самолет его пускать не хотела, обняв еще крепче.

— Эй, да я опоздаю,— зашептал Ник, целуя Деб в ухо.— Нехорошо, я уже и билет зарегистрировал, те­перь без меня не улетят. Начнут сначала меня искать, потом бомбу. Но бомбы не найдут, а меня найдут и ста­нут ругать... А то еще штраф может быть.

— Ничего. Давай лучше штраф заплатим, только ты никуда не полетишь.

— Ну, перестань, это некрасиво.

— Ну и пусть,—-раскапризничалась Деб.— Давай до­мой поедем, давай опоздаем, давай ты не поедешь никуда.

— И это моя волевая, отважная, стойкая жена, кото­рой я так горжусь? —Ник попытался шутить. Вышло довольно неуклюже, но

все-таки лучше, чем ничего. Да и Деб, в сущности, отлично понимала, что лететь придет­ся, поэтому обреченно ухватилась за предложений тон, сводя все к шутке.

— И вовсе я не волевая, не стойкая, как выяснилось. Ладно, делать нечего. Раньше думать надо было. Пой­дем...

Они подошли к паспортному контролю и останови­лись как бы в нерешительности. Но объявили, что посад­ка оканчивается и Ник наклонился поцеловать жену. Та грустно ответила на поцелуй и из глаз у нее опять пока­тились слезы.

— Нет, не плачь, не надо,— попросил ее Ник.— Все будет хорошо, я тебе обещаю.

— Ну смотри, не обмани,— всхлипнула Деб.— Иди уже.

Он прошел паспортный контроль и, прежде чем скрыться совсем, обернулся и помахал ей рукой.

Деб тоже помахала и попыталась улыбнуться. Но весь вид ее был по-прежнему неуловимо-тревожный.

* * *

Аэропорт в родном городе разительно отличался не только от американского, но даже от провинциального на просвещенный взгляд Шереметьево-2. Самолет долго заруливал на свое место, потом в нем погас свет, и пас­сажиры копались в сумерках, пытаясь отыскать свои вещи. Долго не открывали люк, потому что не подавали трап. Наконец трап подали, но только к дверям первого салона. И первыми на волю вышли гордые летчики, оставив в арьергарде слабый заслон стюардесс, которые пытались навести хоть какой-то порядок в высадке от­чего-то спешащих пассажиров.

Ник не особенно спешил, но поскольку сидел в первом салоне в группе интуристов, а их пригласили выходить, тоже вышел. Мило распрощался с полной финкой, кото­рая всю дорогу от Москвы потчевала его историями о своей любви к России и русской современной литерату­ре. Разговор у них явно не клеился, поскольку в современ­ной русской литературе (впрочем, как и в классической) Ник был не силен и ему ничего не говорили называемые ею фамилии, но финке нужен был не столько собеседник, сколько слушатель, поэтому тараторила она без конца на своем плохом английском, чем Ника несколько раздра­жала.

К самолету подогнали два автобуса и граждан СНГ стали утрамбовывать в один, чахлую же группку иност­ранцев усадили в другой, совершенно пустой. Все это Ника коробило, но не особенно. В конце концов, сам-то он ехал с комфортом.

За получением багажа стояла очередь в холодном, из алюминия собранном сарае, освещенном мертвенным светом люминисцентных ламп.

«Так я решу проблему гуманитарной помощи,» — быстро сообразил Ник. Его собственные вещи и подарки Сергею были у него с собой в сумке, которую он взял в ручную кладь.

Не задерживаясь, он миновал здание аэровокзала, которое в эти утренние часы произвело на него гнетущее впечатление. Повсюду спали люди. Даже на нечистом полу, подстелив газеты и обхватив руками свои баулы. Какие-то тетки с детьми, немытые мужики, женщины, задрапированные в платки, в шерстяных носках крупной вязки и домашних тапочках. Буфеты были не столько скудны, сколько обладали ассортиментом, отбивающим всякую мысль о еде.