Император стал очень бояться заговоров. То здесь, то там бдительное и недреманное око Гао Ли-ши пресекало опасность — и летели головы одна за другой. Казни совершались мгновенно, ибо преступно было бы тратить время на долгие ненужные формальности. К тому же заговорщики — за очень редким исключением — всегда во всем признавались. Иногда их собственноручно подписанные признания подносились императору, который в конце концов пришел к печальному убеждению, что даже самым верным друзьям свойственна неблагодарность и что он может верить лишь себе самому, Ян Гуй-фэй, Гао Ли-ши и Ли Линь-фу. Он заперся во дворце Пылающего солнца. Литературой он больше не интересовался, музыкой — тоже, а предавался тем утехам, которые может (а также тем, которые не может) позволить себе человек семидесяти четырех лет.

И вот теперь он бежал. И не только он.

Едва лишь карета, окруженная двойным кольцом гвардейцев, скрылась в темноте, на дорогу, ведущую к югу, в Чэнду, потянулись другие, столь же роскошные кареты. Пронеслась черная с желтым верхом карета государственного советника и императорского евнуха Гао Ли-ши. Сверкнула серебром карета министра Ли Линь-фу. Под усиленной охраной покинули город три первые жены императора, его девять вторых жен, двадцать семь третьих и восемьдесят одна четвертая. Затем был вывезен из города его гарем — тысяча сто наложниц, затем последовали подводы с золотой посудой, драгоценностями, серебром…

Молча и хмуро смотрел народ, как императорский двор покидает столицу, которой угрожает враг. Тесно, плечо к плечу, стояли рабочие солеварен, скрестив изъеденные язвами руки. Распространяя вокруг себя кислый запах, всем цехом стояли кожевники. Стояли сукновалы в черных шапочках пирожком, стояли золотых дел мастера, виноделы и каллиграфы, золотари и каменщики… Стояли и смотрели. А золотой, серебряный поток все утекал и утекал — наследники престола, их гаремы, министры, секретари, начальники управлений — словом, все, кто имел хоть какой-нибудь вес, чтобы добыть драгоценную серебряную пластину, дающую право на выезд.

У тех, кто молча стоял по обеим сторонам Южной дороги, ведущей к Чэнду, таких пластин не было. Суровые воины с копьями в руках, стоявшие у ворот, мгновенно пресекали все попытки вырваться из города — несколько неудачников уже лежали в придорожных кустах с перебитыми позвоночниками.

— Враг у ворот! — кричал охрипший глашатай на площади Дракона. — Слушайте императорский указ! Все граждане столицы, способные носить оружие, должны исполнить свой долг и, не щадя жизни и имущества, преградить дорогу презренному изменнику и его войскам!

После каждой фразы глашатай ударял в барабан. Ярко пылали факелы, освещая искаженные бегающими тенями хмурые лица горожан. Плакали дети. Женщины бессмысленно метались, волоча за собой тележки со скарбом. Вооруженные солдаты тащили упирающихся ремесленников к складам оружия. А дозорные на Северной стене принимали все новые и новые сообщения с передовой заставы Хаць-гуань, где генерал Гэ Шу-хань со своей армией готовился к бою с надвигающимися ордами мятежников. Огненные сигналы передавали: «Силы врага огромны. В конных отрядах около тридцати тысяч человек. Сто тысяч пехоты… тысяча пятьсот боевых колесниц… десятки тысяч запасных коней…»

Генерал Гэ Шу-хань, оставленный один на один с армией восставших, запросил указаний от военного министра. Дозорные сигнальщики, передавая ответ, зло усмехались и плевали вниз с высоких белых стен: военный министр генерал Ли Гуань-би еще несколько часов назад покинул Чанъань во главе императорского гвардейского конвоя.

А противник был уже рядом.

В своем шатре, более похожем на дворец, мятежный цзе- души Ань Лу-шань, губернатор провинций Пинлу, Фаньань и Хэдун, слушал донесения лазутчиков. Огромный, грузный, с черными навыкате глазами, расхаживал он по шатру. Слушал, запоминал. Время от времени подходил к сидевшему за маленьким походным столиком секретарю и проверял правильность записи. По одному входили и выходили лазутчики; одни были одеты в богатые одежды купцов, другие носили простое пеньковое платье, ни один из них не знал другого, некоторые докладывали о том, что уже было известно от предыдущих. Каждый, выходя, кланялся до земли и уносил с собой горсть золотых монет и новое задание.

Пока секретарь — худой и молчаливый — сортировал и обобщал показания лазутчиков, цзедуши, уже проделавший всю эту работу в уме, отдернул полог шатра и вышел в темноту. Ветер, теплый и приветливый, лениво колыхал над шатром знамя Среднего дворца — личное знамя главнокомандующего с изображенной на нем синей звездой. Внимательно, пристально всматривался мятежный цзедуши в картину, открывшуюся перед ним, и картина эта была словно ожившей иллюстрацией к докладам лазутчиков. Итак, он бежал, великий император, его недавний повелитель, его благодетель. И все другие тоже бежали вслед за ним, все эти лисы и шакалы, так любившие изображать из себя барсов. Ему не хватало одного-двух переходов, чтобы захлопнуть ловушку… Одного-двух. Где были потеряны эти несколько дней? Под Лояном? Или в битве под Тунгуанью? Впрочем, теперь это уже все равно.

Теперь он уже почти у цели. Вот она, столица Чанъань, вот она лежит внизу перед ним. Еще усилие, одно, последнее… Долгие годы ждал он этого мгновения, долгие годы копил свою ненависть, скрывал ее, хитрил, изворачивался, заигрывал со смертью и не щадил себя в битвах. И час пробил. Этот жалкий старик, этот великий император, этот маленький человечек с пустым взглядом — бежал. И самый заклятый враг Ань Лу-шаня, Гао Ли-ши, жирный и женоподобный евнух, тоже бежал, и эта высохшая мумия, первый министр, Ли Линь-фу. Но недолго придется им быть в бегах. Лазутчики доносят, что император со своей сворой бежал в Чэнду. Вот и отлично. После Чанъани Ань Лу-шань двинется на Чэнду. А если надо будет — и дальше. И если надо будет, он проведет свои полки хоть до границы и еще дальше, в государство Линьи, или в Чжэньла, или даже в Бояго. Он настигнет своих врагов, победит их и накажет. Он щедро вознаградит всех своих друзей и даст начало новой династии, равной которой не было вовеки. И основателем этой династии будет он, безродный Ань Лу-шань, обязанный всем лишь самому себе.

«И своей любви к Ян Гуй-фэй».

Он сказал это сам себе, и тут же его разум, столь трезвый всегда, затемняется мутной волной безумия. Огромным напряжением воли он берет себя в руки, приказывает себе забыть об этом. Слишком долго он Ждал встречи с единственной женщиной, которую любил… Спокойно, говорит он себе, спокойна. Еще спокойней, еще чуть-чуть…

Размашистыми шагами ходит цзедуши по площадке перед шатром. Он ждет донесений от передовых отрядов. Ему не надо было даже глядеть на карту: голоса гонгов и свирелей справа указывали ему местонахождение правого крыла — там, где упрямый коротышка генерал Тянь Чен-сы вел отряды туфаней — «небесных гордецов», бесстрашных воинов, поклонявшихся голове дикого барана и пожиравших прямо на поле битвы печень поверженного врага. Судя по звуковым командам, знамя Синего дракона уже вышло на исходные рубежи, более того, войска туфаней продвинулись еще вперед, охватывая подковой заставу Ханьгуань… Но слева… Левое крыло опаздывало. Отряды коци, конных лучников, которыми командовал этот беспутный мальчишка, его сын, должны были обойти заставу, не то старая лиса Гэ Шу-хань может выскочить из западни. Генерала Гэ Шу-ханя мятежный цзедуши знал давно. И знал, что шутить с ним не приходится.

Время шло. Как далекий прибой, нарастал и опадал шум взбудораженного миллионного города, готовящегося к осаде. Яркие огни сигнальных знаков взывали о помощи и предупреждали об опасности. Генерал-губернатор Ань Лу-шань, в свое время бывший инспектором пехоты, приложил немало усилий, чтобы наладить четкую службу огневой сигнализации. И теперь он не мог не отдать ей должного — служба работала бесперебойно. Но вот на правом фланге погас и замолчал один пост, затем другой. Этот Тянь Чен-сы и его не знающие страха туфани уходили все дальше и дальше. Не слишком ли далеко?

Левое крыло все еще запаздывало. Положение становилось угрожающим. Если старый Гэ Шу-хань решится ударить всеми силами по правому крылу, спасти отряды Тянь Чен-сы будет невозможно. Решится ли Гэ Шу-хань? Медлить нельзя. Короткий свисток, несколько отрывистых фраз. И вот уже четыре всадника исчезли ь темноте: двое — на поиски знамени Белого тигра, под которым двигался левый фланг, два других — в резерв, где с отборными войсками под знаменем Черной черепахи стоял лучший полководец мятежной армии, «железный хусец» Ши Сы-мин.

Но не успел топот их коней затихнуть во тьме, как огненный семафор заставы Ханьгуань передал, что генерал Гэ Шу-хань приветствует своего старого друга, цзедуши Ань Лу-шаня и желает переговорить с ним наедине. Через несколько минут ответная депеша указала место встречи и количество почетного конвоя.

Они встретились. Некоторое время они испытывали неловкость, не могли начать разговор. Глядели друг на друга, отмечая перемены. Генерал Гэ Шу-хань стал еще суше, кожа на его лице казалась пергаментной. Он, как заметил Ань Лу-шань, все еще находился в ранге военного чиновника третьего класса — немного для такого искусного военачальника. Ань Лу-шань шутливо намекнул на это генералу Гэ Шу-ханю. У того пергаментное лицо стало еще высокомернее, и Ань Лу-шань понял, что попал в больное место старика. Он, Ань Лу-шань, сумел бы по достоинству оценить военный талант такого полководца. Гэ Шу-хань смотрел на него пронзительным взглядом водянистых запавших глаз.