– Ты никогда не задумывалась, почему здесь пропущен 1996 год?

– Задумывалась.

– Но ни разу не спрашивала.

– Решила, что у тебя были свои причины.

– Я соревновалась с Памелой Ли за эти ленточки начиная с 1987 года, когда мы с твоим отцом перебрались в Дэнверс. Ярмарка находилась близко, мою выпечку всегда хвалили, и я решила попробовать. В первый год одна из участниц шепнула мне, что Памелу Ли никому не победить. Она спонсор этого конкурса, предупреждали меня. Смотри, чтобы твои маффины не вышли лучше, чем у нее. Но знаешь, что? – Джуди улыбнулась Саванне. – Они-таки оказались лучше. Я не могла иначе.

Она указала на синюю ленточку в самом дальнем углу.

– В тот год Памела Ли впервые получила красную ленточку, которую вручали за второе место. Но она была истинной леди, Саванна. И наутро отправила мне дюжину белых, подкрашенных синим роз с короткой запиской: «Победил лучший».

– Она никогда не сдавалась. Из года в год мои булочки побеждали ее булочки, мое печенье побеждало ее печенье, а мои маффины побеждали ее маффины. И каждый год на моем крыльце всенепременно появлялись синие розы и короткое поздравление, чтобы я могла насладиться своей победой. Вот такая она была, Памела Ли.

Улыбаясь, Джуди осторожно, с нежностью тронула обрамляющие ленточки рамки.

– Девяносто шестой, – пробормотала Саванна дрогнувшим голосом. – Год, когда Памела Ли погибла в авиакатастрофе.

Когда мать, повернувшись, кивнула, в глазах ее блестели слезы.

– В тот год я не смогла заставить себя печь. Не смогла, и все. Зная, что бедный парень остался в своем большом доме один-одинешенек, без мамы и папы. Я пропустила тот год и в память о Памеле Ли, самой благородной леди из всех, что я знала, повесила этот маленький белый крест. Она научила меня, как с достоинством принимать поражение. Я никогда не забуду ее доброту, Саванна. – Джуди вытерла лицо уголком передника.

– Ох, мама, – произнесла Саванна сквозь слезы. – Я столько лет смотрела на этот крест и не знала.

Ее мать отщипнула кусочек теста, ловко слепила из него треугольник и уложила на разогретый и смазанный маслом противень.

– Ну, а теперь знаешь. Так что, пуговка, не обижай этого парня. Ты меня поняла?

– Конечно, мама.

– И сегодня отнеси ему мои булочки.

– Да, мэм.

Мать улыбнулась Саванне, а после вернулась к тесту.

– А когда будешь готова, – добавила она через плечо, – приведи его к нам на ужин.

***

Через несколько часов, разобрав свои заметки, Саванна отправила черновик в «Финикс Таймс». Не прошло и пятнадцати минут, как зазвонил телефон.

– Алло? Это Саванн…

– Кармайкл? Мэддокс Макнаб. Ничего не выйдет.

Моргнув, Саванна вышла на веранду и с упавшим сердцем присела на качели.

– Не выйдет?

– Я знаю, раньше ты занималась расследованиями, так что скажу прямо. То, что ты мне прислала – читателю неинтересно.

– Это история о том, как город отверг вернувшегося героя.

– Это депрессивная тягомотина. Людям будет неприятно читать и вспоминать, сколько раз им следовало быть подобрей к ветеранам.

Саванна мысленно хмыкнула. И что в этом плохого?

– Кому охота читать такое? Да никому. Четвертого июля мы хотим гордиться собой и своей страной. Нам нужен секс, нам нужен американский дух, а не разоблачительная статейка о том, как люди дерьмово обошлись с каким-то воякой.

Саванна толкнула кроссовком пол, и качели уныло скрипнули.

– Не знаю, – проговорила она. – Мне кажется, я подняла важную проблему.

– Для скандальной заметки – да. Для душещипательной истории – нет. – Он вздохнул. – Мне жаль, Кармайкл. Даже не знаю, можно ли…

Стоп. Паника подстегнула ее, снимая немоту, и она быстро заговорила:

– Я поняла вас, мистер Макнаб. Секс и американский дух. И я обеими руками за, сэр. Я все перепишу, только дайте мне время до завтра. Тема останется прежней, но подача будет другой.

– Тебе, наверное, стоит поискать другую работу, Кармайкл. Я не знаю, получится ли у тебя…

– Получится. Сэр, я себя знаю, и мне нужна эта работа. Я сделаю все, как надо. Ждите письма. Завтра.

И она поскорей отключилась, пока он не успел сказать что-то еще.

***

Ашер расхаживал по кабинету, точно зверь в клетке, убивая время до следующего визита Саванны Кармайкл. Дело в том, что он больше не мог уйти с головой в свои любимые книги. Даже Дженнифер Крузи подвела его, потому что все героини были Саванной, а все герои-красавцы были… нет, не им.

В среду, когда она тихим, настойчивым голосом попросила взглянуть на нее, он поймал себя на том, что готов согласиться. Своими сарафанами в цветочек и яркими улыбками она искушала его поверить в то, что он мужчина, а он не чувствовал себя мужчиной уже очень давно.

Потому что он им не был. Ну, был, но только формально. У него остались все мужские желания. Он твердел, едва завидев ее, оживал от ее хрипловатого смеха и ослепительных улыбок, мечтал ощутить под собой ее мягкое тело, касаться ее, ласкать, входить в нее так глубоко, чтобы забыть об Афганистане, о взрыве, о гибели родителей, о годах одиночества… забыть, словно всего этого никогда не было.

Но он не был полноценным мужчиной. Он не мог выходить из дома. Он до сих пор просыпался, крича и обливаясь холодным потом, потому что будто наяву чувствовал, как отделяется от руки его кисть, а рядом взлетает на воздух тело капрала Лагерти. У окна, в защищенном мыльном пузыре удобных кресел и солнечного света, он мог разговаривать с ней, узнавать ее, даже брать за руку. Но его жизнь была не жизнью, а существованием, тогда как она принадлежала внешнему миру. Она жила на свету, а не скрывалась в тени.

И все-таки, несмотря на все эти мысли, и, видимо, оттого, что у него много лет не было друга – не говоря уже о красивой, юной подруге, – Саванна Кармайкл казалась ему особенной. Более того. Она казалась ему чудом. Прекрасной девой, попавшей в замок к чудовищу затем, чтобы за монстром узнать человека.

Вот только у меня нет заколдованной розы, которая превратит меня обратно в принца, как только мы поцелуемся. Я останусь таким на всю жизнь.

Ашер зашел в ванную и, включив свет, уставился на себя в зеркало. Она спросила, почему он не стрижется. Он отвел волосы в сторону. Там, где раньше у него было ухо, теперь бугрилась воспаленная кожа.

– В Мэриленде сейчас делают изумительные операции, – послышался сзади негромкий голос мисс Поттс, которая, проскользнув в ванную, принялась развешивать у раковины свежие полотенца. – Всего-то и нужно: позвонить да записаться к ним на прием.

– Ничего уже не исправить, – сказал он.

– Полностью – нет. Но вы бы взглянули на фотографии. Вам могут сделать новое ухо. Пересадить кожу с вашей…

– Довольно.

Она опять завела этот разговор, хоть и знала, что, если не остановиться, то в конце они неминуемо поссорятся. Ничто так не выводило Ашера из себя, как обсуждение своих увечий с теми, кто хотел опять положить его под нож – будь то врач или Матильда Джей Поттс. Это должно быть его решение. Его и больше ничье.

Сдаваясь, мисс Поттс подняла руки.

– Хорошо, хорошо. Когда будете готовы.

– Никогда.

– Не верю, – сказала она, уходя. – И не смотрите на меня так. Нравится вам это или нет, но вы вернулись с того света живым. И назад пути нет.

Хлопнув дверью в ванную, он медленно, стараясь не хромать, дошел до стола и опустился в кресло.

С одной стороны: Я останусь таким на всю жизнь.

И с другой: В Мэриленде делают изумительные операции. Вы бы взглянули на фотографии.

Он уставился на лэптоп, точно в насмешку лежащий перед ним на столе, затем открыл его и включил – впервые за долгие годы.

Когда ты впервые выглядишь адски, а он и не замечает