В 1780 году Капнист напечатал в «Санкт-Петербургском вестнике» (в июньском выпуске) «Сатиру I», резкую критику современных представителей русской словесности. Зашифровав имена писателей вымышленными прозвищами, он хлестко бичевал их за низкопоклонство и пресмыкательство, имея в виду одописца В. П. Петрова, стихотворца П. С. Потемкина, присяжного песнопевца В. Т. Рубана и многих других. Более того, Капнист едко высмеивал высшее общество за пороки и лицемерие, прикрытые маскарадными масками, затрагивал также взяточничество и продажность чиновников, подьячих и судей.

Несметное количество врагов нажил себе Капнист этим произведением. Ходили слухи, что ему и журналу грозят серьезные неприятности. Но друзья морально его поддержали. Хемницер переписал для себя всю его сатиру и через три месяца напечатал в сентябрьском номере «Санкт-Петербургского вестника» свою басню «Черви», где весьма откровенно сравнивал «писак» с червями в развороченном палкой гнезде. Державин считал «Сатиру I» лучшим произведением Капниста.

Сам же он работал в то время над отделкой своей знаменитой впоследствии оды «Властителям и судиям», первоначально названной автором «Ода. Переложение 81 псалма». Два ранних варианта отличаются от окончательной редакции 1787 года не только уровнем стилистической обработки, но и тем, что в них было четверостишие, изъятое впоследствии, обличавшее безумцев «средь трона», которые «сидят и царствуют дремля»:

«Не внемлют: грабежи, коварства,

Мучительства и бедных стон

Смущают, потрясают царства

И в гибель повергают трон».

Эти «опаснейшие» стихи с подобным «опаснейшим» завершением были все же опубликованы в ноябрьской книжке «Санкт-Петербургского вестника» в 1780 году. Однако, когда номер был уже полностью отпечатан, цензоры и полиция вдруг спохватились, задержали тираж и потребовали вырезать из номера страницы 315-316 с одой Державина.

Если сопоставить басни Хемницера, «Сатиру I» Капниста, «Оду. Переложение 81 псалма» Державина, относящиеся к 1779-1780 годам, то становится понятным, чем дышали и жили члены Львовского кружка.

Муза самого Львова в этот период молчала. Лишь в конце 1780 года начал он было писать сатирическое произведение, оставшееся незаконченным: «Со взором бешеным, неистовым языком...», направленное против испорченных нравов великосветских петиметров; написал лирическое стихотворение «Идиллия. Вечер 1780 года ноября 8-го». Оно навеяно любовью к Машеньке Дьяковой.

В личной жизни Львова большую роль сыграл в это время Капнист. Публикуя сатиру, Капнист рисковал навлечь на себя гнев не только писателей-современников, подьячих и правительственных кругов - сатира вряд ли могла прийтись по вкусу обер-прокурору сената Алексею Афанасьевичу Дьякову. А Капнист недавно был обручен с его дочерью, Александрой Алексеевной; как владетель крупных поместий на Украине и родового дома на «Аглицкой» набережной он казался подходящим женихом.

Иное дело - Львов. Ведь у него - всего лишь маленькое имение около Торжка. Ну разве допустимо выдать за него Марию Алексеевну, самую красивую из дочерей, производящую сенсацию в «пиесах» с музыкой и пеньем? Нет, богатые женихи и для нее найдутся.

Но любовь нетерпелива.

Софья Васильевна Капнист-Скалон рассказывала о своем отце В. В. Капнисте, как он накануне своей свадьбы решился помочь ДРУГУ, рискуя снова навлечь на себя гнев будущего тестя. Отправившись вместе с Машенькой и с Александрин на бал, он вдруг свернул с дороги и подъехал к маленькой церкви у Галерной гавани на Васильевском острове, где ждали их Львов и священник. Львов и Машенька обвенчались. После этого Львов поехал к себе, а Капнист с невестой и ее сестрой - на бал, где их ожидал Дьяков с семейством, удивляясь, что Капниста нет так долго.

Тайна свято соблюдалась всеми участниками этой необычной женитьбы: три года муж и жена прожили друг с другом врозь, в разных домах, и даже близкие друзья не знали ничего о браке.

В начале 1780-х годов неожиданно проявился архитектурный талант Львова. Среди материалов, относящихся к предыдущим годам биографии Львова, не встречается ни одного указания на его занятия архитектурой; до нас не дошло ни одного хотя бы скромного здания, возведенного им до этого времени. Но теперь он предстает вполне сложившимся мастером, с четкими взглядами и убеждениями. Быть может, какую-то архитектурную «школу» Львов прошел в Париже или в Петербурге. Его руководителем мог быть ныне совершенно забытый архитектор Алексей Алексеевич Иванов (1749-1802), отправленный в 1767 году совершенствоваться за границу, а с 1777 года преподававший в перспективном и архитектурном классах Академии. Известно, что с его сыном, художником Иваном Алексеевичем Ивановым, Львов был тесно связан впоследствии. Может быть, Львову помог стать архитектором тоже новоторжец Савва Иванович Чевакинский - выдающийся зодчий периода барокко.

Вопрос об архитектурном образовании Львова остается открытым. Однако очевидно, что собственная инициатива, окружающая среда и призвание сыграли в этом существенную роль.

Античная классика с ее тектонической ясностью форм стала в это время знаменем русской архитектуры, отрицающей пышность и изощренность архитектуры предшествующего периода - барокко. Привлекали внимание русских зодчих другие эпохи и стили, развивающие классические архитектурные формы, - итальянское Возрождение, классицизм Франции, Англии и т. д. Творческий арсенал русских архитекторов пополнился увражами и трактатами мастеров классической архитектуры.

Большое влияние на русский классицизм 1780-1790-х годов оказало творчество выдающегося итальянского зодчего XVI столетия Андреа Палладио (1508-1580), который в своих работах исходил из эстетических положений античной ордерной системы, из глубокого, творческого постижения искусства Древнего Рима и Греции. Произведения Палладио стали для Львова непревзойденными образцами. Как представитель классицизма в России, Львов является одним из страстных его пропагандистов.

Семидесятые, а в особенности 80-е годы в России отличаются тем, что в это время растет строительство. «Комиссия о каменном строении С.-Петербурга и Москвы», учрежденная в 1762 году, развила свою деятельность именно в этот период. Отстраивался Петербург, начинали повсеместно строиться усадьбы. Выдвижению Львова как архитектора содействовал А. А. Безбородко.

Флигель-адьютант императрицы Александр Андреевич Безбородко (1747-1799) не был в то время ни графом, ни канцлером, ни даже гофмейстером. Безбородко был умен, дипломатичен, хитер, обладал феноменальной памятью и работоспособностью. «Глаза имел серые, незначительные... рот часто разинутый, стан нескладный, ноги толстые... которые, казалось, он с некоторым трудом передвигал», - свидетельствует А. М. Грибовской²². Не был он так феноменально богат, как позднее, но все же в 1779 году успел получить «в подарок» за составление именных указов поместив в 1200 душ крепостных.

В 1780 году, в чине всего-навсего бригадира, Безбородко занимал при монархине скромную должность «у принятия челобитен»: ежедневно докладывал ей о прошениях гражданских лиц. Екатерина вскоре оценила дипломатическое дарование секретаря, он был произведен в чин генерал-майора и причислен к Коллегии иностранных дел с «полномочиями для всех негоциаций».

Одной из ранних архитектурных работ Львова была «Александрова дача» в Павловске.

Устройство дачи для своего малолетнего внука Александра Екатерина II поручила его воспитателю А. А. Самборскому, лицу, близкому Безбородко. Обширный сад дачи был задуман в виде своеобразной иллюстрации к нравоучительной сказке о царевиче Хлоре, написанной самой императрицей. На берегах пруда перегороженной речки Тызвы, умело используя особенности участка, Львов построил павильоны, мостики и другие сооружения, посвящая каждое из них отдельным эпизодам сказки и таким образом развивая ее содержание.