К осени Львов вернулся в Россию. Почти семь месяцев пробыл он за границей. И тотчас навестил село Черенчицы. Вот что позднее, в 90-х годах, в примечании к поэме «Добрыня, богатырская песня» он рассказывал о своем возвращении: «Я вернулся из Парижа, был во фраке и с белой пудрой; мужик не имел никакого представления об этом и принял мой наряд и мою вежливость за кривляние бульварной обезьяны»¹⁴.

В Петербург Львов приехал 5 августа и, как прежде, поселился в доме П. В. Бакунина. 7 августа Муравьев на улице встретил его и писал отцу, что «Николай Александрович очень доволен своим путешествием; он имел случай удовольствовать свое любопытство, особливо в художествах, которым он и учился»¹⁵. В Париже он научился работать быстро и беречь время. «Время, которое мне всех денег дороже», - восклицал он позднее в письме к графине Е. А. Головкиной. «Будучи непрестанно, можно сказать, в движении, - пишет его первый биограф, - не оставлял он, однако, и тех упражнений, которые обыкновенно требуют сидящей жизни: он читал много, даже и в дороге. Я видел многие книги, в пути им прочтенные и по местам замеченные». Память у Львова была исключительная. П. В. Бакунин дал ему для ознакомления поэму Делиля «Сады», и, когда он вернул ее через день или два, Бакунин изумился: неужели книга прочитана?.. Львов в ответ рассказал содержание и лучшие стихи прочел наизусть.

Отдавая дань восхищения человеку, «не учившемуся систематически, но одаренному Природою», биограф замечает, что «в Академиях он не воспитывался», но «трудился он в заботе дни и ночи; придумывал, изобретал, отвергал то, что его на один миг утешало...», а рассказывая о его заграничных путешествиях, говорит, что он «везде все видел, замечал, записывал, рисовал, и где только мог и имел время, везде собирал изящность, рассыпанную в наружных предметах».

Знакомство с высокими образцами мирового искусства имело огромное значение для духовного развития Львова. И все, чем он обогатился за границей, ему удалось применить на деле, на практике дома, в России. Как ни сильно было влияние Запада, с юных лет до последних дней жизни он останется верным, преданным сыном отчизны.

ГЛАВА 3

1778-1780

Итак, Львов опять в Петербурге, служит в Коллегии иностранных дел у П. В. Бакунина. «В непродолжительном времени Львов сделался у Петра Васильевича домашним человеком», - сообщает биограф.

Бакунин решил устроить домашний спектакль. Из писем Муравьева узнаем, что у Бакунина были поставлены .18 декабря комедия Реньяра «Игрок» и «опера-комик» Антонио Саккини «Колония» с текстом Фрамери. Главные партии пели сестры Дьяковы, Машенька и Катрин, а также брат их Николай - хороший певец, музыкант, композитор. Эту «опера-комик» Львов и Хемницер совсем недавно, 5 марта, слышали в Париже и они-то и привезли с собой пьесу и ноты. Популярного «Игрока» Реньяра они тоже смотрели во Франции. Львов исполнял в «Игроке» небольшую роль отца Валера, благородного Жеронта. В комической опере «Колония» роль поселянки Белинды исполняла Машенька Дьякова, исполняла так хорошо, что спектакль ставился несколько раз. Муравьев писал родным в Москву 25 декабря, что он «был на трех спектаклях у Бакунина, которые заслуживают быть видимы», сожалел, что отец не присутствовал на представлении «Колонии» и не слышал пения Марии Алексеевны Дьяковой. 31 декабря, перед встречей Нового года, еще раз ставилась «Колония», и Муравьев опять сообщал: «Еще лучше представляли, чем в первый раз. Всем этим я одолжен Николаю Александровичу»¹⁶.

Николай Александрович по живому складу характера был, надо думать, организатором спектаклей в доме Бакунина. В эти дни окрепло его чувство к Машеньке Дьяковой. Однако он продолжал таиться. Таился даже от Хемницера, своего друга, тоже любившего ее.

Капнист, конечно, был на этих представлениях и, видимо, как раз в эти дни у него возникло чувство симпатии к старшей сестре Машеньки, Александрин.

Под впечатлением успеха «Колонии», а главное, надо думать, артистического дарования Машеньки, Львов решил создать сам комическую оперу - для нее, разумеется. 22 января Муравьев пишет в Москву, что «на сих днях сидел целый вечер» у Львова и тот ему читал свою «опера-комик». Это была, без сомнения, «комедиа с песнями в двух действиях», названная «Сильф, или Мечта молодой женщины». Ее основная тема - стремление к счастливой супружеской жизни. Содержание «Сильфа» почерпнуто автором из комедии французского драматурга Жермена-Франсуа Пуллена де Сен-Фуа, напечатанной в собрании его сочинений (1774).

Значительно позднее музыка к этой комедии Львова была написана Н. П. Яхонтовым. Но была ли написана кем-либо музыка в 1778 году и исполнялся ли «Сильф» в доме Бакунина - неизвестно.

Известно другое.

Успех спектаклей «Игрока» и «Колонии» был столь несомненный, что молодежь решила продолжить свои постановки, и следующей пьесой была избрана... «Дидона» Я. Б. Княжнина.

Только такой сильный и влиятельный вельможа, как Бакунин, мог позволить себе этот дерзостный шаг: Княжнин в высших сферах был «на подозрении». Занятия литературой начал он недавно: первое крупное произведение, «Дидона», было поставлено в Москве в 1769 году, а подготовленная к постановке в 1772 году трагедия «Владимир и Ярополк» Екатериной II «за многие театральные неисправности» была «оставлена без внимания» и не увидела света рампы. На самом деле императрица была недовольна политической тенденцией автора: подрывом веры в непогрешимость монархической власти. В этом же году Княжнина судил военный суд из-за растраты им казенных денег и приговорил к «лишению живота» через повешение. Но за него вступился всесильный фельдмаршал К. Г. Разумовский, и вместо смертной казни Княжнин был разжалован в солдаты и определен в Санкт-Петербургский гарнизон, где и пребывал до 1777 года.

По всей вероятности, поставить «Дидону» предложил Бакунину друг Княжнина актер И. А. Дмитриевский, пообещав сыграть в спектакле главную роль. Дмитриевскому было в то время сорок пять лет, он уже дважды побывал за границей и теперь купался в лучах своей славы, играя лучшие роли в придворном театре.

Наглядно и образно, притом очень взволнованно, о бакунинском спектакле «Дидона» писал Муравьев. Он выделял прежде всего Княжнина, автора пьесы, «сего столь тихого и любви достойного человека, который заставляет ждать в себе трагика, может быть, превосходнейшего, нежели его тесть А. П. Сумароков. Дмитриевский играл Иарба [Ярба]. Какой это актер! Дьяков Николай Алексеевич, который играл его наперсника, говорил, что он трепетал, с ним играя. Как обманешься, если захочешь рассудить о Дмитриевском в шлеме от Дмитриевского в колпаке. Это не простой человек: какой голос, как он гибок в его гортани! После плесков актерам все обратились в угол, где стоял автор, и плескали ему. Какие чувствия должен он иметь! В восемь лет, как он сочинил «Дидону», видел он первое ее представление. Но и какое ж! Мария Алексеевна много жару и страсти полагает в своей игре...»¹⁷.

Играла Машенька Дидону. Ей, видимо, импонировал образ сильной, умной, горячо полюбившей женщины, отвергающей ради этого чувства союз с нелюбимым ей человеком, а вместе с тем и престол и свободу. В финале трагедии Карфаген охвачен пожаром, и Дидона кончает с собой, бросаясь в огонь.

Неизвестно, играл ли Львов в этом спектакле. Но можно предполагать, что он принимал участие в организации зрелища горящего древнего города.

Спектакль в первый раз исполнялся 7 февраля 1778 года. А в марте Львов переводит вторую оду Сафо, ту, которая в мировой поэзии считалась вершиной отображения любви, достигшей своего апогея, овладевшей всем существом человека, превратившейся в физическую муку:

«Перевод из Сафо. 23 марта 1778

Ода вторая