И нянчит милое дитя!

Как часто, утомясь от службы,

В желаньях тонет мысль моя!

И кажется, изрядный муж бы

С женой хорошей был и я;

Но эту странную идею

Ласкать надеждой я не смею.

XXXIX

Если бы только один день я терял, заговорившись таким образом о вещах, до меня еще не касающихся; если бы только один я терял день без пользы, это было бы простительно; но и император Тит⁴⁷ почти всякий день повторял: Amici, diem perdidi! {Друзья, день потерян! (лат.).}

XL

- Знаете что! - вскричал вдруг вошедший ко мне приятель. - Что? - Знаете ли, что я слышал? - Что?

- Что влюблены ужасно вы!-

- В кого же?

- И скоро по словам молвы...

- Дай боже!

- Но мой совет вам подождать...

- К чему же?...

- Чем больше будем рассуждать...

- Тем хуже!..

Вскричал я, закрутил локоны, осмотрелся в зеркало, поправил галстух, налил на платок духов и оставил своего приятеля в неведении, что со мной сталось.

XLI

Я недаром торопился, други-читатели. Вечер промчался. Как милы, приятны неожиданные, заветные удовольствия! Вообразите, я в таком был веселом духе, в каком очень, очень редко бывают люди влюбленные. Я даже решился петь. Для любопытных я пропою еще раз первый и последний куплет.

I

Откройся мне, о друг мой нежный!

Скажи, о чем печаль твоя?

Ужель ты страстью безнадежной

Томишься так же, как и я?

V

Когда любви узнаешь цену,

Тогда в награду приготовь:

За сердце - сердце дашь взамену,

А за любовь его - любовь!

*

Но читатель! деликатным

Я теперь не в силах быть!

Тороплюсь, чтоб сном приятным

День приятный заключить.

Не небесный рай мне надо:

Сон и мягкую постель.

Пойте песни, Дид и Ладо,

Нежь меня, крылатый Лель!⁴⁸

Звуки сладостные тронут

Душу страстную во мне,

И медлительно потонут

Чувства в сонной глубине.

День VI и VII

XLII

Лукулл уже готов был вступить в битву с Тиграном⁴⁹, как вдруг донесли ему, что по предзнаменованиям день был несчастен; тем лучше, сказал он, мы его осчастливим победой.

Мне перебежал через дорогу заяц; это добрый знак, - думал я, подъезжая к городу, - это добрый знак! здесь водится много зайцев! - и въехал в Кишинев.

Рассудок говорит: ступай вперед! а предрассудок говорит: воротись! Что же такое предрассудок пред рассудком? - Предрассудок, господа, есть тот камень, который один глупый бросил в воду, а десять умных не вытащили.

XLIII

Вот таким-то образом, слово за слово, шаг за шагом, и мы уже тянемся ночью по грязным кишиневским улицам. Не зная никого в городе, самое лучшее велеть везти себя в заездный дом. - Вези меня в заездный дом! - вскричал я. - Нушти! {Не знаю (молд.).} - отвечал мне суруджи {Кучер (молд.).}. - В трактир! - Ла каре фатирь? - Ну хоть к Дакару. - Нушти! - отвечал мне суруджи. - Стой! проклятый Нушти! {Здесь; проклятый Незнайка!}

В некоторых домах еще светилось; я чувствовал, что пахло жидами. - Фактора! - Фактора? Фактора? - раздалось со всех сторон. Во всех домах распахнулись двери, и вдруг какая-то магическая сила осыпала меня жидами. - Фактора вам? в трактир вам надобно? - Да! - К Исаевне, вате благородие! лучше нет заездного дома во всем Кишиневе. - К Голде, в. б.! - кричала другая толпа. - Куда ближе, к Голде или к Исаевне, все равно! - К Исаевне ближе! - Не верьте им! к Голде ближе! Неправда, неправда! - раздавалось с левой стороны... - Ступай налево!.. - Направо! - кричали другие.

- Вот Исаевна!

- Вот Голда!

- Где же? - Вот направо! - Не слушайте их, вот палево!

Наконец с обеих сторон в один голос раздалось: здесь! вот направо! вот налево! - и я увидел, что левую пристяжную жиды тянули в вороты налево, а правую пристяжную в вороты направо, из чего я и заключил тотчас, что Исаевна и Голда обитают одна против другой. Но толстая жидовка слева предупредила толстую жидовку справа ласковым приглашением меня в комнату, и я вступил во владение Исаевны. Вещи внесли. Жиды рассеялись, как туман. На улице опять ничего не стало слышно, кроме еврейского испарения; петухи пропели полночь; дворовая собака в последний раз хамкнула; я потянулся - и заснул.

Так как сновидение есть не что иное, как бессоница воображения, то мне ничего не приснилось, потому что воображение мое успокоилось вместе со мной.

XLIV

День более 6 часов уже хозяйничал на нашем полушарии, когда я проснулся. Едва я оделся, толпа жидов с товарами хлынула в мою комнату. - Что вам надо, проклятые? - А может быть, что-нибудь вам надо? - отвечали все вдруг. - Есть платки, помада, духи! может, что купите? - Полотенцы, салфетки, ножи! извольте посмотреть! - Прочь саранча! Убирайтесь к черту. - А где черт живет? - раздался умный жидовский вопрос. - Ей, проводи их к черту! - Не дождавшись проводника, все жиды пустились в дорогу, и все утихло.

XLV

Акустика, или физика, жидовского наречия поразила меня. Есть что-то. в произношении оригинальное, и в подражании может быть выражено только посредством какого-нибудь инструмента; но покушение напрасно, ибо абуб⁵⁰, древний инструмент, выражавший еврейскую мелодию и хранившийся в святилище храма Соломонова⁵¹, погиб вместе с уничтожением храма. Изобресть подобный инструмент уже трудно, ибо мнения о свойстве его так же различны, как и вообще все мнения и заключения ученых о всякой древности по одним только сохранившимся названиям. Кирхер⁵² в своей Музургии говорит, что это был инструмент, похожий на трубу; Кальме⁵³ заключает, что абуб есть то же, что амбубайя, дуда, бывшая в употреблении у латин; по Талмуду⁵⁴ абуб есть дудочка; а по мнению всех прочих абуб есть тросточка, от которой барабан издавал тоны приятнее, нежели от обыкновенных барабанных палок.