О, нужно только уметь править твердой рукой, не выпуская ни на миг уздечки.

У Фридриха — твердые руки, Марья Николаевна убедилась в этом.

Кругом разоряются, от быстрых взлетов к стотысячным выигрышам падают до самоубийственных проигрышей.

Счастье играет жизнью и смертью окружающих.

А Фридрих сам играет своим счастьем.

Ему не надо крупных выигрышей, две-три сотни в вечер вполне устраивают его.

Но зато эти две-три сотни он имеет каждый вечер, без них (клуб открыт до шести утра) не возвращается домой на рассвете, когда уже рабочие на улицах спешат по фабрикам и заводам.

У Фридриха железная воля.

Пусть завистники объясняют постоянный выигрыш его чуть ли даже не нечистой игрой.

Марья-то Николаевна знает, как щепетильно корректен ее муж во всем, даже в микроскопических мелочах.

У него от нее нет никаких тайн. Он мог бы скрывать от нее свою бухгалтерию, но Фридрих, напротив, посвящает ее в каждый крупный выигрыш.

На прошлой неделе, например, он в пятницу выиграл 27 тысяч (довольствуясь малыми выигрышами, он не отказывается и от больших), и они ходили к ювелиру, вот эти две бриллиантовых серьги стоят двенадцать тысяч.

Фридрих балует жену и детей, потому что любит и гордится ими.

Марья Николаевна сладко улыбнулась и позевнула.

— Конечно, скучно ждать и быть одной… Но ко всему привыкаешь. Кроме измены. Вот если бы муж изменил, — этого бы я не перенесла.

А то ведь она знает, где он проводит все ночи. Стоит только позвонить в клуб, и его вызовут.

— Почему в клуб не пускают дам!.. И я бы могла иногда там поужинать… Впрочем, и это к лучшему… Если бы пускали дам, сердце мое не было бы так спокойно, как теперь…

Марья Николаевна взяла газету, за день не успела даже телеграммы пробежать.

Вдруг резкий звонок.

— Телеграмма?… — мелькнуло в голове. — Кто же может так поздно…

Марья Николаевна суеверным страхом боялась ночных телеграмм, и сердце сжалось недобрым предчувствием.

— Барыня, — таинственно доложил лакей Карл, — вас просят в переднюю по важному делу.

Запахивая ночной полукапотик, подкалывая наскоро распущенные было для ночной прически волосы, торопливо пошла в зал.

— Проси!

Вошла дама под вуалью.

— Мы одни? — по-немецки спросила незнакомка.

— Что вам угодно и с кем я имею честь разговаривать? — по-русски отчеканила Марья Николаевна.

— Ну нечего, фрау Гроссмихель, терять время на разговоры. Если хотите спасти мужа, немедленно отоприте несгораемый шкаф, достаньте красный сафьяновый портфельчик в правом углу третьей потайной стенки и передайте мне…

В тоне незнакомки звучали неотразимо властные нотки.

Ее выговор немецких слов показался Марье Николаевне ужасно знакомым.

— Неужели?! — Нет, не может этого быть… Неужели это она?..

— Фрау Гроссмихель, не теряйте ни секунды!..

— Ну, да это она!

Марья Николаевна резким движением сорвала с незнакомки вуаль.

— Берта!..

— Я…

— Как вы смели!..

— Сейчас не время сводить личные счеты… Если Фридрих вам так же дорог, как мне, вы должны…

— Вы забываетесь, Берта!.. Вы забываете, с кем вы имеете дело…

— Я — такая же жена Фридриха, как вы…

— Мерзавка! Вон!.. Или мои люди вышвырнут тебя… Карл!..

— Карл не придет сюда! Он знает, как серьезно дело… Вот ключ от железного шкафа…

— Вон!.. Я сама вытолкаю тебя…

Марья Николаевна еще никогда не была такой истерично грубой.

— Если вы немедленно не раскроете шкафа, я сама сделаю это!

— Только посмей, я вцеплюсь в тебя зубами!.. Карл! Карл!..

— Я сама крикну Карла, чтобы он связал вам руки и заткнул рот!..

— Заговор!.. Грабители!..

— Несчастная, понимаешь ли ты, что твой муж арестован и, если у него в квартире найдут этот красный портфель, будет повешен…

— Как повешен? — задрожала Марья Николаевна.

— Как… шпион… — отчеканила девушка, сбрасывая шубку и оставшись в ослепительном оранжевом бальном туалете, сверкающем от драгоценных украшений.

— Фрейлейн Берта! — словно не веря глазам, повторила не своим голосом Марья Николаевна.

— Фрау Гроссмихель… Да, Марья Николаевна, сегодня для вас ночь больших открытий: да, это я, бывшая гувернантка ваших детей, подруга жизни вашего мужа… Мужайтесь, нам предстоит спасать Фридриха от петли…

Девушка сделала решительный шаг к кабинету.

Марья Николаевна как загипнотизированная пошла за ней.

Берта подошла к шкафу и привычным движением, зная твердо тайну секретных замков этой сложной немецкой несгораемой кассы, открыла дверцы, выдвинула потайные стенки…

— Не смейте! — хотела крикнуть Марья Николаевна, но голос не слушался.

— Карл! — властно крикнула Берта.

Карл, который не появлялся на отчаянные зовы барыни, на зов Берты словно из-под земли выскочил.

— Возьми этот портфель. Черным ходом так, чтобы тебя никто не видел, выйдешь и пешком, — слышишь ли, не на извозчике — извозчик здесь переодетый сыщик, — не торопясь, отнеси портфель на квартиру Берга… Я поеду в моем автомобиле… Он ждет у подъезда… А в нем… в нем, вероятно, уже ждут меня жандармы… Меня арестуют, обыщут… Но портфеля не найдут…

Оставшись одна, Марья Николаевна беспомощно упала в кресло и мучительно зарыдала.

Она еще не отдавала себе отчета в случившемся, лишь мало-помалу в сознание стали проникать одна за другой страшные мысли.

Почему Карл, всегда такой раболепно-почтительный, вдруг сегодня так нагло, вызывающе держался, лишь только появилась эта девица?

Откуда вдруг вынырнула эта с позором изгнанная из этого дома немка?

Разве не сам Фридрих настаивал, чтобы ее убрали?

Почему она так властно держится и так богато одета?

Как смеет она лгать на Фридриха, будто он в связи с ней?..

Фридриху некогда заниматься такими глупостями: днем он всегда дома, а ночью — в клубе.

Страсть к картам — единственная страсть, которая доступна Фридриху.

А что за наглость подозревать Фридриха в шпионстве!..

Уж более русского человека встретить трудно!

Он даже обещал подать прошение о переходе в русское подданство, да война помешала, не принимают теперь таких прошений… Но что это за сафьяновый портфель? Страх сжал сердце, и она бросилась к телефону.

— Барышня… пожалуйста… немецкий клуб… Мерси!.. Швейцар?.. Вызовите господина Гроссмихеля… Не приходил?.. Сегодня не был?.. Как не был?… Разве он не каждую ночь в клубе?.. Что вы говорите глупости… Я его жена, и мне он необходим…

Ноги подкосились…

Она услышала страшную истину: Фридрих и вчера и третьего дня не был в клубе.

А ей он соврал, что выиграл вчера три тысячи у Иловайского…

— А господин Иловайский здесь?

Ей ничего не ответили, должно быть, разъединили.

Резкий звонок заставил ее вздрогнуть.

Звонили сразу и с парадного хода, и с черной лестницы.

Отпереть некому.

Карла нет, а Мариша спит как убитая.

В кухне — топот шагов и мужские, незнакомые голоса.

Повар отпер. Вошли дворники и какие-то неизвестные.

Один из дворников через коридор прошел в переднюю и отпер парадную дверь.

— Полиция!.. Значит, Берта права. В самом деле, обыск!..

С Марьей Николаевной сделался обморок. Обморок и истерика не остановили обыска, который утонченно вежливым, даже нежным жандармским офицером был произведен самым тщательным образом.

— Сударыня, не откажите в любезности открыть этот стальной шкаф.

Марья Николаевна, как во сне, исполнила просьбу, раскрыла все, выдвинула все самые сокровенные ящики.

— Как и следовало ожидать, — с очаровательной улыбкой сказал жандарм, — обыск не дал никакого результата… Я попросил бы вас только сказать мне, чей это почерк?